Короче, историй этих – без конца; посидишь часок в «брехаловке», уходить неохота. Они рассказываются к месту и сберегаются, я думаю, потому, что деповские скрашивают ими свои будни, сдабривают перекуры, а попутно – ненавязчиво, как бы между прочим, – дают понять молодым, как они жить должны и как не должны.
Коренной наш деповский народ – местные, постоянные и большей частью из кержаков, тех, что хоть и по-своему, но тугими узлами вяжут прошлое с будущим. Сюда эти строгие мастеровые мужики переселились давно, еще при царе, и до самой войны, говорят, держались: пить-курить себе не позволяли. В семьях у них порядок: если отец был кузнецом, то и сын к наковальне встанет, это уж говорить нечего. У нас, например, в механическом чуть ли не дюжина Ластушкиных разных семенных ветвей, и так было с самого зарожденья депо.
Мы жили своим укладом, в котором все перемешалось – старомодное почитание дедов и строгость к молодым, легенды, что лучше правды, и правда хуже всякой выдумки, грязища в цехах и февральская «снегоборьба», вечные бдения диспетчеров и обстоятельные, нудные, похожие друг на друга планерки. И была убежденность, что все это одно целое, неразрывное. Мы ревниво охраняли наши порядки – не дай бог, кто слово скажет гадкое про депо…
А новому инженеру на все это было плевать с высокой трубы. Он только смеялся, когда ему назидательно выговаривали за резкое слово на собрании или злую издевку над «деповщиной». Но я понимал наших – зачем издеваться, если люди тут здоровье гробили и саму жизнь клали?
Войну мы этой «деповщиной» и вытянули, но в последние годы приперло. Грузов по Сибири пошло как из прорвы, а депо сипело и пыхало наподобие одышной старухи, и ни с места. Новые паровозы на Перелом гнали, на трехсменку некоторые цехи перешли, как в войну, однако толку чуть – вечно ходили в дураках, как нам об этом сообщали по селектору.
Надо сказать, что инженер в первый же день сам себе здорово подгадил. Мы тянули со склада новое поршневое дышло, а он навстречу. У нас такой обычай: кто встретился в этот момент, начальник, не начальник, – помогай! А он остановился, смотрит и смеется, паразит. Ну ладно, нет совести – не помогай, обойдемся, но смеяться-то зачем? Нельзя смеяться над людьми, если они тяжелую работу работают.
Однако новый инженер кой-чего умел. Вспоминаю собрание, на котором он очень уж круто взял. Ему крикнули:
– Новый голик чисто метет!
А он встал – поджарый, голова до лампочки, – пошарил глазами в глубине красного уголка и спрашивает:
– Кто это крикнул?
Никто, понятное дело, не отозвался, только тот же голос протянул с недоумением:
– Нету таких тута…
– Жаль! – засмеялся инженер. – Я хотел этого товарища поблагодарить. Умная голова! Он мне напомнил, что надо завтра послать за метлами в лес. Каждый день теперь будем убирать цехи. Дочиста. Понятно?
До сих пор удивляюсь, как это новому инженеру наш народ, все любящий перекрестить по-своему, не дал клички. И фамилия у него для этого дела вполне подходящая – Жердей, а вот поди ж ты! В деповской тесноте инженер выгадал место для заготовительного отделения, чтоб заранее готовить сменные детали. Потом затеял переделку деповской крыши – как в теплице захотел, стеклянную. Его проклинали, потому что сквозь разобранную крышу мочило и грязи да ржави только прибавилось.
У нас в механическом при Жердее выбросили четыре «бромлея», этакие грохотá, и установили два краснопролетарца – глаз не отвести! Пианино, а не станки. А на сверловке обновили пол и залили фундамент для радиального, который пока не пришел с завода. Все это ничего, только инженеру еще бы с людьми без насмешечки, а как с людьми…
Клава Иванова на работе с ним не встречалась. Один раз только пришел он на сверловку, презрительно оглядел ее станок, пошатал ногой и засмеялся:
– Ну и бормашина!.. Спишем!
Потом еще попинал ботинком станок.
– Вот это ископаемое! – протянул. – Выкинем…
И ушел, не заметив Клавы, а ей было обидно за станок. Пусть выкинет. Так оно и будет, если инженер сказал, но зачем же эти слова и пинки?
Около того времени инженер схлестнулся с Петькой Спириным, а тот потом решился на такой скандал, что дальше некуда. Скандал этот сделал Клаву Иванову известной всему депо.
