Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию - страница 21

— Чего ты нервный такой? Совсем шуток не понимаешь... — неуверенно проблеял банник.

— Шутка, дедушка, это когда обоим смешно. А когда один юмора не понял, то второй в ухо легко схлопотать может. Говори, Петросян начинающий, что тебе надо?

Банник, глядя из-под кустистых, насупленных бровей, неожиданно грустно, выстрадано, попросил:

— Ребята, развоплотите меня, пожалуйста..., — и, не давая обалдевшим от такого заявления инспектору с помощником вставить хоть слово, продолжил. — Я знаю, что это не в вашей власти. У вас же эти есть, как их... особенные праведники, попросите их. Они не откажут, знаю.

— Спецотдел, — автоматически уточнил Серёга.

— Пусть так,- легко согласился старичок. — Мне всё едино, как они теперь прозываются. Помогите, а я в долгу не останусь.

Антон отпустил банника, сел на траву и задумался.

— Ты сам понимаешь, о чём просишь? Спецы твоё пожелание, конечно, в два счёта выполнят — они нечисть ни в каком проявлении на дух не переносят. Но скажи — зачем? Ты же из дворовых обитателей — безобидный, по большому счёту.

— Нет у меня теперь подворья, и бани нет. Сгорела почти двести лет назад. Туточки стояла, — грязный пальчик ткнул в пригорок на берегу. — С тех пор от ненужности и маюсь...

— Новую найди. Что, в России бани закончились?

— Да как им закончиться, есть, родимые... Вон, за лесом этот... А, вспомнил! О-ли-га-рх, — с трудом выговорил непривычное слово дедок, — хоромы себе отгрохал и баньку к ним. Что за банька! Песня! Как вижу — плачу! И банника нет, мало нас осталось... Иногда пойду, щёлочки там мохом подобью или венички переберу — аж руки трусятся, так мне без неё плохо. Да и богатей этот — мужик из деревенских. Сам слышал, как жалился приятелям на то, что такое добро и без хозяина стоит. «Нету банника, а должен быть! Потому как порядок такой!» — процитировал он, видимо, того самого олигарха, утирая мелкие слезинки, вовсю бегущие по замурзанным щекам.

— Так иди, принимай хозяйство, — не подумав, брякнул Иванов. — Делов то!

— Серёга, заткнись! Не будь умнее деда! — недовольно перебил помощника Швец. — Он и сам бы перебрался, если бы мог. Рассказывай, — это уже к баннику, — что стряслось.

Старичок благодарно посмотрел на инспектора, после продолжил:

— Привязан я к этому месту, навечно. Колдун как-то в нашу деревню пришёл. Мирный был, ни к кому со своими чарами не лез и жизнь людям не портил. И вот, значит, попариться он решил. Мне тогда скучно было, дай, думаю, шутку сыграю, кипяточку ему на заднее место чуть-чуть плесну... кто ж знал, что он наклонится в это время и водичка горячая ему помимо седалища и на... на мудя попадёт! Он, конечно, осерчал от злобы великой — колданул быстренько да привязал меня за озорство навечно к той самой баньке. Потом пожар был, деревенька выгорела, от моей вотчины одни головешки остались... Люди ушли, вон, — он обвёл рукой вокруг, — лес повымахал... С тех пор и маюсь я... Помогите с развоплощением, будьте добреньки! Не могу так больше, в ненадобности прозябать!

— Хорошо... А как ты узнал, где мы работаем?

Банник улыбнулся.

— Так кто же ещё может через морок отводной сюда прийти и даже не заметить? Только ярыжки с Небесного Приказу. Тем более он, — кивок головою в сторону Швеца, — на два мира живёт, видно же.

— Морок? — Иванов удивился. — А зачем?

— Дык гадют! — изумился Серёгиной тупости старичок. — Понаедут из города, нажрутся-напьются, пакости всякой с объедками накидают — и домой. Убирай потом за ними... Вот морок слабенький и навёл, как умел, чтобы не шлындали...

И Иванову, и Швецу неожиданно стало жалко неприкаянного старичка. Не сговариваясь, одновременно спросили:

— Как помочь тебе можно? — и помощник уже сам добавил. — Без крайних мер.

— Известно как, — банник стал ещё более грустным. — Капля крови юной девственницы, отданная ей добровольно и без принуждения. Капнуть — и всё, конец колдунству! Верное средство.

— Нда... — почесал в затылке Швец. — где же мы такую найдём? Их сейчас меньше, чем пришельцев с ведёрными клизмами... и добровольно вдобавок...

— Их, паренёк, всегда было мало. Во все времена. Как только подрастать девка начнёт — всё, никакого в ней благочестия! Срам один и разврат! Нечего и мечтать...