Наутро же у нее вышел крупный разговор с Карлисом и, по слухам, она даже собиралась кого-то за что-то наказывать, но потом - передумала. Вместо этого она позвала нас с ребятами, поздравила нас "с первой добычей", благословила на грядущие подвиги, а потом вдруг опечалилась и сказала:
- "Вы у меня молодцы! Растете настоящими воинами. Защитниками сирых и слабых. Настоящими христианами. Вот только поступили вы - не по-христиански. Это католики, как дикие звери, терзают свою добычу и бросают, где убили, да позабавились. Истинный же христианин должен иметь милосердие в сердце своем и заботиться о душе врага своего.
Нет греха в том, что вы убили католика - вы не могли поступить иначе. Но грех ваш в том, что вы не предали тело еретика - земле, дабы душа его могла в урочный час предстать пред Господом нашим и покаяться во всех своих смертных грехах.
Как вам не стыдно?! Как вам не совестно?! Разве не читали вы Писания, где сказано, что долг каждого христианина - спасать душу заблудшую, а вы бросили труп на съедение диким зверям, "аки сами - звери дикие есмь". Пойдемте ж, ребятки, исполним наш долг".
Мы вышли на улицу и опять переправились через реку. Убитый нами мальчишка лежал все на том же месте и даже еще не начал разлагаться. Мы с ребятами взяли по лопате и стали копать могилу.
С ней пришлось попотеть. Я почему-то думал, что в Курляндии - сплошной чернозем и надеялся, что работа быстро пойдет, но не тут-то было. Нет, почва оказалась посуше, да и камней поменьше, чем на нашем болоте, но - не чернозем.
Когда мы здорово употели и поснимали рубахи, кто-то из взрослых сказал:
- "Может хватит, - дети ведь... Госпожа баронесса, мы согнали сюда всех окрестных католиков, они за пару минут управятся - ведь дети малые!"
А матушка, которая гарцевала вокруг нашей могилы на своей кобыле, привстала на стременах и осмотрела огромную толпу согнанных латышей католиков. Потом, прикрыв глаза рукой, она взглянула на ослепительное, жаркое солнце и сухо ответила:
- "Ничего, не маленькие. Смогли человека убить, пусть смогут и схоронить по-людски. Они же теперь - совсем взрослые", - и все разговоры сразу же смолкли.
Было очень жарко и пот заливал мне глаза. Да и чуть пониже пошел сплошной камень. Ясное дело - высокий берег Даугавы. Да и глина под ногами была покрепче нашей - у нас на такой глубине уже бы хлюпало. А тут берешь деревянную трамбовку, бросаешь на дно круглый голыш. Удар и голыш ушел в землю. Только круглая дырка осталась. Нет, хорошая земля в Курляндии - на нашем берегу эту дырку сразу бы глиной затянуло. Такое у нас болото.
Вот выкопали мы наконец могилку: ноги гудят, руки горят и крючьями сволокли в нее этого. На этот раз я его хорошо разглядел - совсем мальчишка. Правда, лица у него попросту не было, но по всему остальному - несомненный мальчишка. Ручки тоненькие, ножки щупленькие, а шейка такая, что я ее мог бы голыми руками сломать - настоящий дистрофик. И странное дело - думалось мне, что должна была у меня к этому мальчишке проснуться то ли ненависть, то ли жалость. Но ничего так и не было. Случайный парень. Случайно мы его убили. Не сказал бы он на латыни - остался бы жить...
Засыпали мы его быстрее, чем яму выкопали. А за то время, пока мы копались, прочие ребята сколотили простенький деревянный крест, а Ефрем достал киновари и нарисовал на могильном кресте простенький красный крестик - курляндский, католический.
Воткнули мы крест в могилу и хорошенько обложили вынутыми из ямы камнями и я сам вырезал на кресте: "Behut euch Gott" - "Храни вас Бог". Матушка, прочитав мою надпись, одобрительно кивнула головой и объявила со значением в голосе:
- "Господа католики, теперь вы можете вернуться к своим занятиям. И "Храни вас Бог!", коль с надписью что случится!"
Вечером я тихонечко постучал к маме на кухню. Была пятница, но она почему-то не позвала меня, чтоб читать новую книжку и варить нашу курочку. Из этого я заключил, что она -- сердится на меня.
Матушка сидела за кухонным столом рядом с Дашкой и делала вид, что не знает о моем появлении. Дашка же посмотрела на меня, наморщила носик и всем видом показала, - как она мною брезгует.
