Сейчас я не могу вспомнить точно, как это именно произошло - то ли хрустнул сухой сучок, то ли пахнуло каким-то непривычным запахом - у меня всегда был необычайно чувствительный нос, но что-то заставило меня встрепенуться и обернуться чуть в сторону. (Через много лет я пришел к выводу, что среди пленных католиков наши мужики нарочно отобрали жертву, которую и выгнали на нашу детскую цепь.)
Я, ни задумываясь ни на миг, при виде поляка стал тщательно целиться и как только уверился в правильности всех моих действий - тут же нажал на курок. Поляк упал, затем тут же вскочил и побежал, покачиваясь, на заплетающихся ногах прочь от нас. Я сразу понял, что попал в цель, выдернул нож из голенища и закричал что есть силы:
- "Не стрелять! Он мой!" - и бросив уже ненавистное, оттянувшее руку, ружье, побежал за моей жертвой. Мои друзья тоже побросали свои ружья и побежали за мной следом.
Поляк пробежал недолго - шагов пятьдесят - не больше. Потом он упал ничком на землю и, все пытаясь подняться на колени, стал читать молитву. Пытался читать - моя пуля вырвала у него часть горла и теперь несчастный только булькал кровью и хрипел что-то нечленораздельное: я разобрал что-то вроде "доминус" и "Кристи". Если бы он просто лежал, или молил нас о пощаде, мы бы скорее всего смутились и оставили парня в покое, но мерзавец молился латынью, выказывая себя мерзким католиком, и мы сразу ожесточились.
Я подошел к упавшему, встал над ним поудобнее, а затем всадил свой нож ему под ухо, под самую челюсть - туда где проходит сонная жила. Поляк дрыгнул ногами, захрипел чуть громче и я, припоминая, как на моих глазах умирали мужики на Шведской войне, понял что - убил его.
Я тут же выдернул нож из раны и отскочил подальше, чтобы меня не обрызгало кровью, а мои товарищи тут же стали тыкать ножами в еще живое тело, чтобы тоже считаться настоящими мужчинами. Потом мы, пьяные от запаха крови и полученных впечатлений, пошли назад. Затем ребята решили, что теперь уже не стоит вытаскивать пули из ружей и стали стрелять на меткость по трупу и совершенно разнесли ему череп и разворотили грудь и живот. Я плохо помню последовательность всех этих событий - в памяти сохранились только два странных факта. Я опомнился от своей победы, когда кто-то из мужиков тронул меня за плечо и сказал, что нельзя так сильно нажимать на штык - он может сломаться. В этот миг я вдруг осознал, что расстрелял все три моих заряда и почему-то держу в руках неожиданно легкое, почти ничего не весящее ружье, хотя очень хорошо помню, как бросил его за полсотни шагов от этого места.
Второе странное воспоминание об этом дне. Мы плыли на лодках назад - на наш берег Даугавы и я почуял какой-то странный непривычный запах. Я долго не мог догадаться что это и откуда это, а потом неожиданно понял, что это пахнет от меня - кисловатым запахом мужского пота - как от взрослого мужика. Я был так потрясен своим открытием, что невольно толкнул моего соседа и мы стали нюхать сперва друг друга, а затем и всех остальных по очереди. И, представьте себе, ото всех нас и вправду пахло, как от настоящих мужчин - а нам было по восемь лет! Можете вообразить нашу радость и ликование.
Я не помню, что было дальше. По рассказам прочих, по возвращению нас всех отвели в баню, а затем омыли наши ножи пивом и мы - малыши напились им до совершенного изумления и здорово проблевались после этого. (Латышонок-протестант, не умеющий пить пиво, в глазах хуторян выказывает себя слабаком, - от этого все лифляндцы такие большие и тучные. Кроме того, - дополнительный вес дает финская Кровь. Финны в массе своей -- тучней балтов.)
Матушки, как я уже говорил, в тот день как раз не было дома. Вечером же, когда матушка вернулась, она обнаружила меня в стельку пьяным и, памятуя о непутевой судьбе Кристофера Бенкендорфа, испугалась, что наклонность к алкоголю может быть не только в роду Романовых, но и - Бенкендорфов, и потребовала объяснений. Когда же она поняла истинную причину моего опьянения, у нее вышел глубокий обморок, и ее всю ночь не могли привести в чувство.
