Матушка с заискиваньем заглядывает в глаза юноши:
- "Ой, как это мне интересно!"
- "Однажды мама моя танцевала в порту босоногой с дедовыми пиратами. Она почиталась самою красивою девушкой за тонкий стан, синие глаза и черные волосы. Такого не бывало у прочих латышек, а мужчины любят обладать чем-то особенным. Все рижские моряки сходили по маме с ума и к ней сватались. Да не всякому дозволят взять в жены дочь главного пирата всей Риги!
И вот, когда она танцевала, к толпе подъехал сам бургомистр -- генерал Карл Александр фон Бенкендорф. Мой отец сказал маме с лошади: "Садись-ка в мое седло, милая и сегодня мы станцуем с тобой у меня - в магистрате!"
По нашим обычаям Хозяину не стоит отказывать, да и предложение было при всех, так что ничем не нарушало девичьей Чести. Любой латышке лестно получить содержание у барона, да еще перед миром. Это значит, что барон обещает содержать не только ее, но и всех ее отпрысков.
Но в матери моей взыграла турецкая кровь. Она крикнула господину: "Нет уж, если ты думаешь танцевать со мною в твоем магистрате под бургомистерским одеялом, сходи сперва к моему отцу, да спроси его -- Честь по Чести. А если хочешь со мной танцевать -- слезай скорей с лошади!"
Народ кругом засмеялся и генералу некуда стало деваться. Он с улыбкой ответил: "Как же я буду с тобой танцевать? Я отдавлю тебе ноги моими ботфортами!" На что матушка отвечала: "А ты их сними! Иль и в постели ты будешь с надетыми сапогами?!"
Люди барона уже приготовились спрыгнуть с коней, чтоб увезти с собою строптивицу, пираты же потихоньку вытащили ножи, готовясь защитить дочь предводителя. Но тут, отец мой, остановил своих офицеров, спрыгнул с коня, стянул с себя сапоги и подошел босиком к моей матери прямо по грязной площади. Подошел и сказал: "Изволь, я снял сапоги. Но второй танец я назначаю тебе в постели".
На что мама взяла отцову руку и отвечала: "В моей постели, в моем новом доме, рядом с домом отца моего. Если он согласится". Отец же поцеловал ее прямо в губы и прошептал: "Изволь еще раз. В твоей постели. В твоем новом доме. С дозволенья отца твоего. После венчания по народным обычаям".
Последнего от него никто не просил, но после сих слов весь порт взорвался от радости. Если барон соглашался взять жену по языческим правилам -- потомство его звалось Детьми Лета. Детьми Велса -- Бога Любви, Смерти и Мудрости. Истинными господами над нашим народом. Не то что немецкие баре".
Матушка с интересом выслушала рассказ, отметив же про себя, что совсем не знает жизни простых латышей и уж тем более их язычества. Решив наверстать сие упущение, она спрашивает:
- "Ты сказал "была" про свою матушку. Что с ней случилось?"
Юноша темнеет лицом:
- "Отец вскоре переехал жить к моей матери. Говорил, что жить с ней было - как кушать пирог, а с родною женой -- баронессой фон Левенштерн -жевать пресный хлеб, да без соли. И однажды жена его пришла к нам домой, а мама ее не пустила. Они при всех поругались, а на другой день маму зарезали...
Отец с дедом -- Уллманисом сразу сыскали преступников, - когда ловят сыщики с одной стороны, а воры - с другой, - любое злодейство раскроют за полчаса. Это были лакеи отцовой жены.
Старая сука думала, что раз уж она жена Хозяина Риги, ей сам черт не брат. А отец казнил всех убийц и выгнал родную жену с твоим мужем, прокляв их навсегда. А старая сука в ответ прокляла нас -- меня и сестер. Ей удалось".
Матушка будто подпрыгивает при словах о проклятии. Она осторожненько спрашивает:
- "Как она вас прокляла?"
Юноша пожимает плечами:
- "Да кто его знает? Моя первая жена умерла родами вместе с ребенком. Вторая родила двоих мертвых подряд..."
Матушкино лицо покрывает странная бледность. Она лихорадочно хватается за рукав юного латыша:
- "А были у твоей матери сестры и братья? Может и их прокляла эта гадина?"
Юноша удивляется:
- "Да, она так и ляпнула -- всем вам Уллманисам, отныне не жить. И ветвь деда моего почти что и пресеклась. Прочих Уллманисов это, наверное, не коснулось, а в нашей семье почти все дети с той поры -- мертвые. Рождаются мертвыми. Или тетки мои -- помирали при родах.
