Тогда Олег рискнул:
— Амазонок у нас — море.
Руководитель курса как будто не услышал идиотской фразы, но спустя время (ибо дурного смеха было с избытком) сказал:
— Кентавров тоже. Амазонки их презирали.
И теперь Олег слышал тогдашний спокойный голос ВВ, хотя прошли годы, но неслышная никому пощечина не забылась, потому что никто не знал, какой подтекст был в этих словах. ВВ любили. Он курил «Беломор», не признавал другие табаки, может, и лучшие, даже когда находил исчезающую марку и наслаждался, примяв мундштук, раскуривая папиросу.
— Это мне из Ленинграда прислал бывший выпускник нашего учебного заведения. Удивительное дело: мы привыкаем к тому, что уходит в непроницаемые чащи истории. Нет, не истории, а прежнего образа жизни и выживания. А запах настоящего табака остается…
Что-то было беззащитное и неприступное в руководителе их курса.
Маршрутное такси ехало себе, водитель соблюдал все правила движения, Олег старался не быть сентиментальным, но все равно — разве остановишь то, что вспомнилось?
ВВ всем помогал в так называемом трудоустройстве.
— Профессия актера — это не диплом, — говорил он на прощание своим уже бывшим студентам. — Да хранит вас собственная совесть.
Олег узнал о том, что ВВ уже нет, от однокурсницы. Она нашла его, актера провинциального театра, знала, где он сейчас, потому что любила когда-то, как может любить девушка, которую он сделал женщиной, не понимая всерьез, что делает.
— Как? — только и смог сказать Олег, бросил телефонную трубку, извинился перед дежурной, позвавшей его с убогой репетиции, попросил у режиссера, человека с незаурядными амбициями, разрешения несколько дней отсутствовать и отправился в Киев.
День тогда был — да нет, не день, а его последние часы — неважный. Моросил дождь, было холодно, Олег ругал себя за то, что забыл плащ, стоял в костюмчике, как бедный студент, и слушал, слушал, слушал ритуальных выступающих, не веря в то, что ВВ уже нет.
Затем были поминки в институте, вдова ходила между столами, стараясь не потерять равновесия и пропуская мимо ушей казенное сочувствие.
— Ешьте, ешьте, — говорила она, иногда узнавая поминающих.
Близкие друзья ВВ — о них никто из недавних выпускников ничего не знал — сидели своей компанией отдельно, думали о чем-то своем, раз за разом наполняя рюмки. К ним подсела жена ВВ, в то же время следя, чтобы все в зале было как следует.
Олега нашла его однокурсница.
— Не думала, что приедешь.
— Что же тогда звонила?
— Не знаю. Не знаю, кого больше любила — ВВ или тебя.
Олег налил рюмки Ольге и себе.
— Я без претензий. Замужем. Ребенок у меня. Дочь. Ласточка. Ты был прав — было бы у нас что-то ужасное, если бы… ВВ устрил нас в театр. Помнишь?
— Он пытался нас помирить. Помню. Зачем ему это нужно было?
— Кто может ответить?
— Мне до сих пор стыдно — перед тобой, перед ним.
— Ему все равно. А я давно забыла.
— Давно забыть нельзя. Или забыла, или нет.
Ольга вздохнула.
— Это все слова. А жизнь идет себе и заканчивается. Я помню, как тебя тошнило, потому что статист. ВВ о нас заботился.
Олег положил руку на Ольгино плечо.
— Чего ты? — сказала Ольга. — Я ведь выжила. И на афише, и так внешне не совсем неприглядная.
— Не знаю, почему все так получилось. Тошнило за кулисами. Сам себе противен был. Еще тебе неудачника не хватало.
— А мы все неудачники. Потому что актеры. Ты действительно меня любил или по долгу?
— Какому долгу? Что такое долг? Оковы? Я же говорил: виноват перед тобой. Сам себе сказал: исчезну. И исчез.
— Не исчез…
В группе давних приятелей ВВ происходили тихие поминки. Кто-то говорил о себе, кто-то — о непостижимой вечности, кто-то пытался вспомнить песни их поколения, а вдова просто смотрела на всех друзей ВВ, не понимая, почему они есть, а его нет.
Олег и Ольга сидели очень близко от этой чинной группы, невольно говоря о своем, слышали, как эти пожилые люди общаются.
Один из тех, кого Олег видел там, у неглубокой бездны земли, куда положили гроб ВВ, сказал вдове:
— Не надо, солнышко. Когда мне наступит пора не пить рюмку, вообще не быть, такой массы людей не будет. Не плачь. Он так тебя любил, даже неловко было. Мы — это я о себе — нищие на публичные проявления или любви, или ненависти. Мы какие-то такие — может, и против, может, не дай Бог, и за, столько слов говорим, что даже страшно. А ВВ, солнышко, никогда ничего серьезного не говорил публично. Молчал — как приговор нашему суесловью.