— Нет, нет, все будет сделано.
— Я завтра уезжаю, так вы мне отправьте все домой, в Москву.
Анненков подал Ирине визитку.
— Знаете, Ира, я решил не лениться и попробовать что-то написать. Для нашего профессионального журнала. Они любят все иллюстрировать.
— Наверное, «Театр»?
— Да, да. Именно он. Еще журнал жив, слава Богу.
Ирина колебалась, но все же не выдержала:
— Вам понравилось?
Анненков выбил трубку о стволик молодой липы.
— Скоро все услышите. Если дадут слово.
Метр засмеялся, словно закашлялся.
— Вы, господа актеры, и все, кто служил Мельпомене в этот вечер, глубоко ошибаетесь, если считаете, что так, как сегодня, будет отмечаться каждая премьера.
Павел Акимович Кузя имел своеобразное чувство юмора, своеобразная манера директора начинать за упокой была известна и вызвала веселый гомон.
— Вы ошибаетесь, если думаете, что присутствуете при рождении новой традиции в нашем театре, — продолжил Павел Акимович.
Шлык, которому хотелось налить рюмку, не удержался от реплики, взятой в долг у шекспировского Шута:
— Не иди туда, дяденька. Там нечистая сила. Помогите мне, помогите!
Директор погрозил пальцем, улыбаясь.
— И вы еще раз ошибаетесь, думая, что ваш директор скряга. Так будет каждый раз, дорогие мои, когда вы явите миру чудо, подобное сегодняшнему. С премьерой, господа!
Шлык склонился над ухом Александра Ивановича, но Петриченко, недослушав, сказал вполголоса:
— Побойся Бога, это что, торжественное собрание? Оставь в покое, голубчик… Потом, потом…
Емченко с интересом рассматривал незнакомые лица — только что эти люди имитировали чужую, далекую и, наконец, придуманную драматургом жизнь, а теперь, за приличным столом, были обычными людьми: ели, пили, улыбались, что-то говорили друг другу.
Василий Егорович заставлял себя не смотреть туда, где рядом с мужем сидела Нина. Он видел полковника несколько раз на совещаниях, где присутствие начальника училища было предусмотрено писаными или неписаными правилами (за протоколом было кому следить). Полковник как полковник, настоящий служака — вот и все, что мог бы тогда сказать о нем, но теперь ему неприятно было видеть это типично армейское лицо с медным отливом кожи, приобретенном то ли на полевых учениях, то ли в соревнованиях на выносливость за столом с коллегами по службе.
Емченко решил побыть здесь с полчаса, но передумал: когда еще придется так просто посидеть среди людей, для которых ты обычный гость, послушать не хозяйственные отчеты, а разговоры свободные и непринужденные, предметом которых он никогда в жизни не занимался. Было еще одно, самое важное и самое существенное: а вдруг повезет хотя бы несколько слов сказать женщине, которую, если бы мог, забрал бы с этого сборища. Он все чаще думал о Нине и их свиданиях не как легкомысленный любовник, а как несчастный мужчина, сознающий свое бессилие изменить положение вещей.
Московский метр сидел со Стасом Петровским, Стас подливал Анненкову, и тот, несмотря на солидный возраст, был не против, однако вовремя остановился, чтобы сказать несколько слов гостеприимным хозяевам. Он отдал должное и режиссерской работе, и блестящей декорации, а особенно хвалил актерские работы. Больше всего Анненкову понравился Салунский.
— Исследователи Шекспира за сотни лет многое наговорили о «Короле Лире» — не стану читать здесь лекцию, скажу лишь, что роль Лира самая трудная. То ли он сумасшедший изначально, то ли потом его ум затуманился — ведь сам виноват в бедах своих. Мир знал Лира — Михоэлса, Лира — Лоуренса Оливье, Лира — Ярвета. Совсем молодым я видел Михоэлса, Оливье — не пришлось, а Ярвета многие видели в фильме. Должен сказать, что работа Салунского (я правильно произношу вашу фамилию?) стоит высоких слов.
Анненков зааплодировал, и весь зал встал, хлопая в ладоши…
Степан Степанович толкнул в бок соседа:
— Встань, голуб, люди просят.
Салунский не удержался от импровизации. Подняв руку, чтобы успокоить коллег, он взъерошил свою седую шевелюру, глаза его затуманились. Этими полубессознательными глазами он обвел стол.
— Силы небесные силы! Защитите меня от безумия! — прогремел его голос, и зал снова начал аплодировать.
