Словно прочитав его мысли, Гры-Гры сказал:
— Ты, Степан, поступил как надо. Мы же все видели, к чему идет. Растянут все по своим карманам эти новые бизнесмены, чтоб их чирья на причинном месте одолели!
Емельян Никифорович засмеялся:
— Да пусть бы хоть на жопе, слишком ты лютый.
Мария пошла в дом, и языки у мужиков освободились от политеса.
Григорий Григорьевич налил «на коня».
— Ты, Степан, высоко голову держи. Все, кого ни спроси, говорят, что ты единственный мужик на весь этот наш совет. По крайней мере людям прямо в глаза можешь смотреть, у серка очи не занимать. Ты же читал, наверное, что местные газеты о твоем выступлении написали?
— Я их в последнее время игнорирую.
— Напрасно. Написали, что это поступок настоящего гражданина. Хочешь, принесу?
— Не надо. Написали — и пусть.
Ночь стояла темная и тепла. На этом углу залегла тишина, ни машин, ни лая собак. Под абажуром лампы, пристроенной над столом, кружилась поздняя мошкара, которой удлиняла жизнь сентябрьская теплынь. Вдруг с дерева, под которым сидели гости с хозяином, сорвалось огромное яблоко и попало в переполненную миску со студнем.
— Ну, это уже нам сигнал, — сказал Емельян Никифорович.
Степан Степанович прошел с гостями до остановки автобуса.
Друзья не раз посещали Бобыря, а потом заболел Григорий Григорьевич, лег в больницу, да так и не вышел — вынесли его оттуда.
После похорон что-то приключилось со Степаном — стал совсем молчаливым, думал о чем-то своем, все валилось у него из рук. Мария не знала, как утешить мужа. Уговаривала поехать куда-нибудь, развеяться — или в Карпаты, или в Крым, но Степан только отмахивался: «Что я там забыл?» Он перестал смотреть телевизор, разве что утром включал радио, чтобы узнать о погоде. Когда Мария уговаривала мужа посмотреть какой-нибудь фильм, он морщился, как от кислого яблока, говоря:
— Опять будут стрелять или в постели кувыркаться? Смотри сама.
Так проходили годы, пока не появился в их пенсионной жизни квартирант, который принес с собой молодую энергию, необычные разговоры, в конце концов те же новости внешнего подвижного мира, которые, казалось, совсем не чувствовались здесь, во дворе Бобыря, в рутине их существования.
Степан Степанович долго присматривался к Олегу Гардеману, не проявлял никаких эмоций по поводу его современной одежды, словечек из молодежного набора, поздних возвращений, иногда категорических высказываний по тому или иному поводу, рискованных политических анекдотов, раскатистого громкого смеха. Привыкал.
Мария приняла молодого человека с открытым сердцем, и Олег — Степан Степанович это видел — отвечал ей искренним уважением и попыткой угодить и помогать во всем.
За два года квартирования Олег привык, стал почти своим, и Степан Степанович, если бы спросил себя, привык ли он за это время к квартиранту, слукавил бы, ответив «нет».
— Ты действительно хочешь пойти? — не верила услышанному Мария.
— Ну да. Сидим здесь, как… как старые пни.
— Не говори глупостей. Если не передумаешь — буду готова, на когда скажешь. И костюм твой вытащу из шкафа. Вот будет радость, если его моль съела.
Мария засмеялась и пошла в дом.
Степан Степанович потер подбородок: побриться, что ли…
Александру Ивановичу тяжело давались последние часы перед началом премьеры. Он знал по собственному солидному опыту, что на этом этапе не стоит идти к актерам с болезненными напутствиями или с дурацкими заигрываниями, не стоит в десятый раз или в двадцатый раз проверять свет или музыку — все пойдет так, как пойдет, и никакие его усилия не предупредят неотвратимость того, что произойдет на сцене в недалеком времени.
В кабинет мужа зашла Тамара Томовна.
— Я вот валидол принесла и нитроглицерин. На всякий случай. Ты посмотри на себя. Как с креста снятый.
— Разве?
Александр Иванович подошел к Тамаре, обнял за талию.
— Мне не валидол нужен, а рюмка хорошего коньяка.
— Так выпей, хуже не будет.
— Не хочу дышать на критика алкоголем. Да и губернатора ждем.
— А он, что ли, не принимает? Не верю. Успокойся. У меня хорошие предчувствия. Ну, все. Пойду гримироваться.
Тамара поцеловала мужа в щеку и вышла, а Петриченко еще минуту стоял посреди комнаты как в прострации, потом подошел к шкафу с напитками, но ничего наливать не стал.
