— Весна, Мария Ивановна! Доброе утро!
— И тебе. Окно целое?
— А что ему сделается?
— Ты так стукнул, что я испугалась.
— Стекла целые, все аккуратно. Наконец-то весна, я думал, когда же она, золотая, наступит?
Хозяйка пошла к дому, квартирант опрометью накинул на плечи клетчатую рубашку и натянул узкие джинсы с вытертыми пузырями на коленях.
— Оно и правда, легче стало при солнышке, — сказала, вытирая руки фартуком. — Яичницу жарить или на кефир будешь налегать?
— Как скажете. Можно и яичницу. Хозяин еще спит?
— Спит и кур видит. Наверное, совхоз ему снился, потому что ночью ногами дрыгал.
Мария Ивановна засмеялась, ее сухое лицо помолодело.
— Тогда скажете, когда Степан Степанович за столом будет.
Комната квартиранта была недалеко от входной двери — дубовой, двойной. И ему, и хозяевам удобно: пришел, ушел — никому не мешает.
«Олег Иванович» — обращались к квартиранту в театре, областном музыкально-драматическом имени корифея украинской сцены. Мария же Ивановна отчество не называла, молодой еще. Чтобы так, как к чужому, — Иванович? Она и сама Ивановна. Олегом называла. Привыкла за два года.
Своих детей у Степана Степановича и Марии Ивановны не было, Бог не дал. На самом деле Бог скупым не был. Не справилась она с первой беременностью, все думала — и это сделаю, и то сделаю, ничего мне не будет. В совхозе работала, как заведенная. Муж, молодой, как и она тогда, сто раз говорил: держись подальше от тяжелого! Недосмотрел. Подняла вилами глыбу навоза — и все.
Лечили ее, передовика производства, Степан исходил все начальство, вплоть до областного. Тогда он уже совхоз возглавил, овощами свежими не только Слобожанщину — мог и север России обеспечить — и обеспечивал. Имел Степан с чем идти и к начальству, и к врачам. Но бесполезно. Против природы напрасны все человеческие хитрости, да и знания тоже.
Мария Ивановна плакала по ночам. Степан Степанович утешал: может, все они, врачи, ошибаются, давай еще раз…
Тогда, уже давно, уважали Степана Степановича, не раз сидел он то в зале, то в президиуме областного, а иногда и республиканского съезда передовиков, выходил, бывало, на трибуну и говорил не по бумажке. Говорил потом, когда были претензии — мол, много себе позволяешь: «От ваших бумажек гнилью пахнет, разве можно людям газету жевать? Разве что-то не то сказал? Что? Я толковый, учту». Писари видели, что Степана Бобыря партийное начальство, вплоть до самого высокого, слушало не так, как других, еще и улыбалось и аплодировало, так что были осторожны и радовались, когда тот хоть одно предложение с их писанин озвучивал.
Звезда Героя Социалистического Труда Степана не испортила. Не драл носа, с утра пропадал в хозяйстве, людей за быдло не держал, держался почтительно, своим был.
Первые толчки перемен встретил, как все почти крестьяне, с настороженностью. Партийный билет не положил, как некоторые из его подчиненных, но и рубашку на груди за коммунистов не рвал. Делал свое дело, как и раньше. Когда из Москвы послышалось «Лебединое озеро», Бобыря вместе с другими руководителями хозяйств срочно вызвали в область на совещание. В кулуарах толпилось военное, милицейское начальство, директора заводов и школ, администрация районов и области. Выловив Степана Степановича из толпы, бывший заведующий отделом сельского хозяйства обкома повел его в кабинет директора драмтеатра (в зале очага культуры должно было состояться представление), и там, вытирая несвежим платком пот со лба и шеи, сказал:
— Я тебя, Степан, сто лет знаю, и ты меня. Просьба. Выступи в поддержку наших основ. Тебя люди слушают.
— Каких основ?
— Не притворяйся наивняком. Не знаешь, что происходит, что ли?
— «Лебединое озеро».
— Не шути. Все очень и очень серьезно. Или пан, или пропал.
— Вот оно что… Что же мне сказать?
— Сориентируешься. Человек из Киева выступит — все поймешь.
Бобырь до этого никогда не видел на полном со следами оспы лице партийного бригадира такого смятения. Тот всегда давал указания безапелляционно, без тени сомнения в их уместности, а тут чуть ли не заискивал.
— Я хотел бы услышать от тебя, Никитич, чего нам ждать. Как ты сам думаешь: те, что Чайковского крутят, чего-то стоят?
