Но это не спасло его от неожиданных неприятностей. Александр — сознательно — не очень приближался к руководству области и города, имел дело только с отделом культуры — и то лишь для вида; все, что касалось финансирования, гастролей, участия актеров в различных торжествах областного и городского масштаба, было сферой директора, который знал все ходы и выходы и не давал театру сесть на финансовую мель, а на репертуар обращал внимание только тогда, когда какие-то спектакли последовательно не собирали публики.
Если бы Павел Акимович Кузя хотя бы полистал текст пьесы, то непременно предупредил бы Петриченко, чему главный подвергается. И автор пьесы, по-собачьи преданно заглядывая в глаза постановщику своего детища, словом не обмолвился, что коллизии его произведения имеют реальную почву, некоторые действующие лица слишком напоминают местных чиновников — отставных и действующих.
После премьеры вспыхнул настоящий скандал, подогретый еще и положительной рецензией в областной газете — это уже постарался начинающий драматург. Слова Александра Ивановича — мол, понятия не имел, события и действующие лица вымышлены, воспринимались и местными культуртрегерами, и высоким начальством как откровенные насмешки над ними, соответствующие реляции пошли в министерство культуры, и тучи над Петриченко приобрели свинцовые оттенки. К счастью, гроза не прогремела: и первый областной начальник, и мэр города как раз в разгар скандала оставили свои должности по воле тогдашнего президента. Спектакль был восстановлен, но выдержал на афише недолго — стал противным Александру. Он запомнил урок: не отрывайся от земной провинциальной жизни, знай сокровенные пружины, влияющие на его течение, будь ближе к хозяевам области и города — не помешает, и театру пойдет на пользу.
Если бы не эта его тактика, которой он руководствовался с тех пор, вряд ли убедил бы и министерство, и ближний бюрократическое круг в том, что «Король Лир», поставленный в его театре, придаст городу значимости в культурном контексте Украины (так высокопарно он выражался, общаясь с начальством), засветит радужный ореол над театром, поставит его в один ряд с заньковчанами и франковцами.
… Время начинать прогон. С анабиозом покончено. Александр Иванович поднялся с кресла, зачем-то несколько раз прошелся по диагонали своего небольшого кабинетика, прежде чем отворить дверь, и наконец направился в зрительный зал.
Еще не было семи утра. Окончательно проснувшись, он подумал, что прошедший день был не таким бездарным, как другие на этой неделе.
Его гостья спала, раскинув руки над тонкой простыней, лицо ее было такое, будто и не спит, что-то сказала во сне, но он не услышал, что именно. Скажет, если запомнила сон. Он отбросил простыню, увидел в утреннем свете то, что видел в вечернем. Она проснулась, но не боролась за независимость и не цеплялась за остатки сна.
Затем побежала в ванную, а Василий Егорович стал под струи воды: в доме рядом с просторной ванной была поставлена полупрозрачная душевая кабина.
Оба одновременно вышли, вытирая остатки капель, Василий Егорович в который раз увидел совершенную фигуру Нины, чуть впавший живот, темный треугольник внизу, который он называл бермудским (Нина за это окрестила его хулиганом, потому что в этом слове ей слышалась грубая составляющая, известная ей со школьной науки здоровяка-старшеклассника), налитые здоровьем груди.
Они молча обнялись и постояли так немного, подбородком он касался затылка Нины — был выше на голову.
— Что у тебя сегодня?
— Прогон. И премьера. Я же говорила.
— Разве?
— Забыл? У тебя на столе должно быть официальное приглашение. Главное — приглашаю я. Или договориться о контрамарке?
— Действительно что-то выдающееся?
— Не знаю. Режиссер из нас все души повытрусил.
— Это, наверное, вся управленческая команду приглашена?
— Конечно. Событие планетарного масштаба. Шекспир в свете провинции двадцать первого века.
— Шекспир… Гм… Почему Шекспир?
— Мировая классика.
— Спасибо. Грандиозное объяснение. У меня образование техническое, однако, кто такой Шекспир, догадываюсь.
