Тщеславие — плохая вещь, но актерская удача такова, что без него не обошелся никто, кто считает театральные подмостки целью и смыслом жизни. Возможно, жена еще долго колебалась бы, но Александру помог случай: главный режиссер, впервые за добрый десяток лет, отдал главную роль в новом спектакле не Тамаре, а совсем молодой актрисе.
Приехав в Харьков, чтобы забрать жену, Александр пошел к главному, давнему приятелю, чтобы пожать ему руку и поблагодарить.
— За что? — спросил озадаченный Тимур Андреевич.
— Ты мне жену вернул.
— Каким это образом? Что случилось?
— Забираю ее к себе.
— Как это понимать?
— А так: она едет со мной.
Бреза вытащил бутылку, шоколад и рюмки.
— Обиделась. Молчала. Хоть бы сказала мне… Ну и характер! Как ты с ней… Ты понимаешь, здесь никаких подводных течений, не ее это роль, она же кругом первая…
— Не расстраивайся. Я тебе действительно благодарен.
— Ой, Саша, да теперь весь наш репертуар полетит!
— Свято место пусто не бывает. Обойдется.
Тимур Андреевич ослабил галстук и расстегнул пуговицы на воротнике под кадыком.
— Скажи лучше, как тебе там живется? Как приняли?
— Привыкаем: я к ним, они ко мне…
— Жаль, что Тамара уходит. Хотя ситуация действительно странная: ты там, она — здесь…
— То-то же.
— А Тамаре как-то объясни, ты это умеешь, не ее это роль, поверь. Хотя это трудно, понимаю. Годы летят, мы это, к сожалению, иногда поздно замечаем… Особенно женщины.
— Ты хотел сказать: актрисы?
Бреза улыбнулся.
— Дай, Господи, тебе, Александр, терпения. Тамаре же пожелает первых ролей, а там — свои премьерши, да? Хотя она женщина умная, надо отдать ей должное. Кстати, я тут начал собирать бумажки для реляции в министерство о ее очередном звании. Как теперь быть?
— Объединимся. Где-то через год-другой, хорошо?
— Если доживу.
— Глупости.
Звание народной артистки Тамара Третьякова получила через четыре года после переезда в новый театр.
Александр приложил все силы, чтобы добиться для жены этого титула. Мнение местного начальства, точка зрения министерских кабинетов, голоса прессы всеукраинской и местной, а прежде всего две яркие премьеры с Тамарой в главных ролях — все было сплетено Петриченко-Черным надежно и убедительно, и указ не принес неожиданности, как бывало не раз с некоторыми претендентами на высокие звания.
За те уже солидные годы, прошедшие с тех пор, как он возглавил областной музыкально-драматический театр, произошли события, переломные в украинской истории, и Александр, восприняв их своим закаленным сердцем, начал было обновлять — да нет, менять — репертуар, выбросил несколько маслографично-красочных спектаклей, что в советские времена были едва ли не обязательными, потому что имели, с одной стороны, идеологическую непогрешимость, а с другой, подчеркивали тезис о расцвете национальных культур. Трупа, особенно оркестранты, встретили новации художественного руководителя не очень одобрительно, но и среди актеров и музыкантов было немало настоящих патриотов, которые думали так же, как и Александр Иванович.
Петриченко-Черный стал ставить «Народного Малахия» Николая Кулиша, затем — «Мину Мазала» и «Патетическая соната». Спектакли, несмотря на почти семидесятилетнее расстояние от явления этих пьес Курбасом и Таировым, несмотря на смену нескольких поколений и исторических реалий, шли аншлагом, в город приезжали столичные театралы и театральные критики, вышли положительные статьи в газетах, и в профессиональном журнале. Вскоре Александр получил первое в своей жизни звание — причем без усилий со своей стороны.
Волна успеха длилась не так долго, как хотелось, надо было искать материал, который звучал бы в унисон со временем (Петриченко всегда был убежден, что театр — чувствительная мембрана общественных настроений и стремлений). Страну лихорадило, стихия митингов, дискуссий отошла, упала экономика, количество людей в зрительном зале катастрофически уменьшилось, театр становился не пылинкой, а занозой в глазу областного и городского бюджетов. Тогда нашлась пьеса начинающего драматурга, местного журналиста и немного поэта, персонажи и коллизии которой остро отражали реалии времени. Александр хорошо посидел с автором над текстом, убрал ходульность, голую публицистику, дописал один акт — словом, стал соавтором, но предложение журналиста поставить свою фамилию как драматурга решительно отклонил.
