— Не учи меня жить, — сердито сказала я, надув губы.
Это прозвучало смешно, по–детски, но на большее меня не хватило. Сердце лихорадочно стучало, готовое выскочить из груди. Он ничего не делал, просто сидел и улыбался.
— Ладно, не будем об этом. Это все не так важно. Понимаешь, я видел много смертей. Гибли хорошие люди: честные, сильные, добрые — не чета Джефу! Им бы жить да жить, делать мир лучше, чище, светлее… А Джеф? Если бы ты на него повнимательней посмотрела, то увидела бы совершенное ничтожество, самовлюбленного болвана — и больше ничего!
Пораженная этими словами, я вскочила и уставилась на него во все глаза! Оказывается, он не просто не любил брата, он отказывал ему в элементарном уважении! Я так растерялась, что встала и, механически переставляя ноги, заковыляла к выходу.
— Нэнси! — окликнул он меня, когда я была уже в дверях.
— Да?
— Ты, надеюсь, не проболталась никому о находке?
— Нет.
— Правильно, — холодно одобрил он. — И впредь не говори никому. Это в твоих же интересах.
После разговора с Тони я почувствовала себя не в своей тарелке. Ощущение неловкости, чего–то недосказанного осталось и причиняло беспокойство. Впервые в жизни заболели глаза, ломило суставы рук и ног. В голове звенело, как после сильного удара по лбу. Спать в таком состоянии не удавалось. Лишь на несколько часов я забылась, но потом до самого утра не смыкала глаз. Но нет худа без добра: Марианна получила от меня дополнительные ласки и заботы.
Жизнь моя становилась все труднее и труднее, силы постепенно иссякали. Очень много нервной энергии тратилось на тактичное отстранение Эрнестины и миссис Кингсли от активной деятельности по отношению к Марианне. Я испытывала страшное напряжение, когда эти две женщины приближались к моей девочке. Особенно много хлопот доставляла Эрнестина. Она желала влезать во все дела: ее интересовало купание, кормление, прогулки, одевание — везде ей хотелось приложить руки. Когда–то давно, еще в детстве, я, помню, все удивлялась, почему кошки так громко мяукают, если взять на руки их котят. И вот теперь, через много лет, поняла. Я сама вела себя, как кошка.
Однажды я на минутку оставила Марианну в коляске на лужайке и пошла надеть свитер, так как похолодало. По возвращении ужас сковал меня: Эрнестина взяла малышку на руки! Отбросив в сторону все церемонии, я закричала: «Отдайте!» Но Эрнестина отказалась. Я стала вырывать дочь из ее цепких рук. Марианна проснулась и заплакала. Я кричала: «Это мой ребенок! Я никому его не отдам! Никто не смеет его трогать!»
Лицо Эрнестины исказилось, глаза налились кровью и заполнились слезами. С душераздирающим стоном, как будто кто–то мучил ее, она ответила мне жутким криком: «Я хочу! Дай мне ее! Дай!»
— Нет, — сказала я тоном строгой мамы, разговаривающей с капризным ребенком, и Эрнестина отдала мне Марианну, но тут же устроила истерику.
Эта уже немолодая женщина стала вести себя совершенно по–детски, как полный несмышленыш. Она упала вниз лицом и стала кричать: «Дай! Дай! А то я умру! Я повешусь! Ну, пожалуйста! Дай!» Иногда она поднимала голову, чтобы проверить результат своих стараний, но я была неумолима, как сама Судьба.
На крики рыдающей женщины вышел Сьюард. Он бросил на меня укоризненный взгляд и поднял Эрнестину с травы.
— Что случилось? — спросил он. Я объяснила. — Ну зачем ты? — сказал он. — Эрнестина любит Марианну и не причинит ей зла.
— Да? Вы уверены? А я — нет.
— Ну почему вы решили, что она хотела утопить девочку? Да, Эрнестина впала в детство, но осталась доброй и любящей!
— А что случилось с Лотти?
Его веки почти сомкнулись, закрывая зеркало души — глаза. Теперь в них ничего нельзя было прочитать.
— Что «Лотти»?
— Как она умерла? — сердито спросила я. Долгое время сдерживаемая досада и обида на всех обитателей дома прорвала плотину молчания и вылилась наружу.
— Как вам пришло в голову спрашивать такое? Откуда вы вообще знаете о Лотти?
— Знаю.
— Я не верю ни единому слову ни одной женщины на свете! Вы вот что! Оставьте это! Эрнестина не обидит ни одной живой твари божьей! Вам понятно? Она и мухи не обидит!
