– Тащим, – судорожно дыша, скомандовал я, и двое в этой утлой лодке полутемного пакгауза, не считая ежесекундно вырывающегося, крошащегося листа, стали корячиться и охать. Мы явно не успевали и сели, тяжело задыхаясь в спертом воздухе.
Какое-то непонятное шуршание, треск, как от обычных электрических искр шаровой молнии, ищущей голову глупца, тихий тертый шум врезался в предгробовую тишину станции. Глянцевые буквы на почти облетевшей облицовке сообщали: «Бульвар Евгения». Я обернулся, повернула голову и Антонина. Мы вскочили и попятились, волосы наши встали дыбом и перемешались. А как же, как же, воды ведь нет, – почти подумал я.
Из широкой, выломанной нами расщелины хода на эскалатор выступала темная шуршащая пена. Она медленно, медленно и осторожно подкатывала к нашим ногам. Уже были видны дергающиеся хвосты, отдельные плотные тушки и угольно-красные глазки. На нас перла армада крыс. К моему ужасу пятна крысиных тел уже виднелись и с другой стороны, куда можно было бы, предпочтя колеса дрезины, скрыться в туннель.
– Воды же нет, они что, цемент пьют? – прошептал я сухими губами.
– Петенька, не хочу, – тихо прошелестела Тоня и вжалась в меня.
Издали послышался далекий рокот катящейся по тоннелю дрезины.
– Хана, – подумал я вслух, сладко жмурясь.
Но нет, жизнь не захотела так просто и так быстро покидать наши бренные тела. Видно, проходы для ее вытекания пока были перекрыты чьим-то заслоном. Усатые твари, нежно обнюхивающие наши кеды и чуть лениво шарахающиеся, на этот раз не полакомились комиссарской кровью.
Нежданно-негаданно в разрушенном, грязном и похожем на изнанку сгнившего бомжа вестибюле станции раздалась волшебная музыка. Музыка волшебной флейты или фагота, или дудочки. Не знаю. Урод-шизик, выбравшись самовольно из гроба, бросив своего верного партнера по вечному сну, видно, тащился по туннелю за нами и наконец выбрался на кривых, шатающихся ногах и взялся исполнять на своем уродском инструменте печальную и веселую мелодию. На роже кретина красовалась веселая улыбка, а губы фукали и фукали в дудку, а пальцы бегали по темному цилиндру.
– Алеша! – спросил я. – Ты что, идиот! – и подумал: вот следил за нами, выслеживал, шизик шустрый.
– Алешенька, здравствуйте, – восторженно приветствовала Антонина загробное видение. – Как поживаете? Мы, вот – со зверушками.
Шизик попятился. И вдруг стадо тварей дрогнуло. Видно, эти умные животные явно предпочитали грязному материальному – тухлому, вонючему, плохо кормленному человеку, возвышенное духовное – страсть музыки, песню тоски и теплое нежное создание шизика. Умные серые твари разбирались в блюдах своей кухни – они предпочли вкусное. Мы с подругой пахли страхом, смертью, безысходностью и давним грубым сексом. Небольшой костлявый шизоид источал совсем другое.
И плюгавая армия повернула к нему. Все до одной, до самой тупой, безмозглой крысы. Алеша подошел к дебаркадеру и слез вниз, на рельсы.
– Шизик, – сказал я.
– Алеша, – тихо сказала Тоня.
Крысы широким потоком потекли на рельсы, облизываясь и предвкушая пиршество плоти. Точно как мы, подумал я, все обезумели от какой-то простой, глупой, лживой дудочки.
– Алеша! – заорал я. – Крысы!
– Шизик, – крикнула подруга.
Рев дрезины нарастал. Бывший сотрудник «Большого друга» и инженер-техник Краевеческого музея, пятясь, отступал от рева и животных в темное чрево туннеля. Серое море, завороженное звуком и запахом, натекало вслед.
Что случилось дальше, я практически не понял, не запомнил и не увидел, потому что закрыл, возможно, глаза. Толстая крыса дрезины с воем влетела на станцию. Тысячью тварей завизжали тормоза. Страж с облучка и ящики со взрывчаткой посыпались вперед, а страж с кормы уперся лбом в оружие и слетел на рельсы. Дрезина мешала и взбивала мечущихся животных в красный кисель. Один из ящиков поскакал на шизика. «Сейчас гроханет» – вяло подумал я и стал валиться на уже лежащую передо мной в обмороке невесту.
Через минуту я опомнился и бросился к божьему человеку Алексию, с трудом ворощающемуся на рельсах. Крысы, плюя на все, крупным холмом оккупировали кровящие тушки двух воинов с дрезины и праздновали ранний файф-о-клок. Стоял странный звук монастырской трапезы.
