Но ответом кошки было вопросительное «мяу», и каким бы мудрым оно ни было, его пониманию не способствовало нисколько.
Врач спокойно взял свой посох, пересек двор и открыл ворота. Пошел по хорошо знакомым улицам гетто к воротам и разбудил дремавшего на посту привратника.
— Иаков, если кто-то будет искать меня, — сказал он, — то я иду навестить заключенного в епископской тюрьме. Скоро вернусь.
Привратник зевнул и ответил кивком, забыв, что врач не может этого увидеть, но Исаак уже шел через площадь, постукивая посохом.
— Лука, — оживленно заговорил он, как только его допустили к заключенному, — почему вы отказываетесь защищаться? Слишком горды, чтобы оправдываться?
— Не понимаю вашего вопроса, сеньор Исаак, — ответил Лука. — Я не гордый. Гордиться мне нечем.
— Все знают, что вы обладаете способностью нравиться людям своими речами и манерами, — сказал Исаак. — Это может быть источником гордости.
— Я бы гордился этим, будь это так, — заговорил Лука, — и если б научился этому благодаря упорной работе и уму. Некоторые люди кривят лица и не могут улыбнуться без того, чтобы улыбка не выглядела угрожающей. Стоит ли им гордиться способностью вселять страх в сердца? Думаю, нет. Это случайность, не мастерство.
— Тогда, может, защищаете кого-то своим молчанием, — сказал Исаак. — Ваша защита причинит зло кому-то, кого вы уважаете?
— Кого? Может мое молчание помочь Рехине или Ромеу? Кто еще помогал мне здесь? О ком еще мне беспокоиться?
— Может быть, защищаете кого-то на Мальорке, — сказал Исаак. — Мать, отца или другого родственника. Учителя.
— Им ничто не может помочь, сеньор Исаак, — ответил Лука. — Или повредить.
— Тогда не считаете, что мы поверим правде, услышав ее от вас, — сказал Исаак.
— Сеньор Исаак, если б я знал правду, то прокричал бы ее с высокой крыши. Но я не могу сказать того, чего не знаю, а когда не знаешь правды, ты не можешь даже солгать. Вот и все. Больше мне сказать нечего.
Врач взял посох и покинул тюрьму в глубокой задумчивости. Он сосредоточился на ответе Луки. Человек не может солгать, если не знает правды. Без правды, направляющей его в обманах, он может лишь спотыкаться в смятении. Не успел он продвинуться дальше в этих размышлениях, как услышал топот бегущих в его сторону ног.
— Господин, — негромко сказал Юсуф, — думаю, наш пациент готов говорить с вами, если вы придете.
— Все хорошо? — спросил Исаак.
— В голове боль, но ведет он себя так, как мы надеялись, — ответил Юсуф.
Вынужденный довольствоваться этими словами, которые можно было истолковать многообразно, Исаак пошел с учеником к дому Ромеу.
— Папа, мальчик не может совершенно ничего вспомнить о вчерашнем вечере, — сказала Ракель. — Я сказала ему, что он ударился головой и должен лежать спокойно.
— Давно он проснулся? — спросил врач.
— На сей раз недавно, — ответила Ракель. — Он проснулся было на минуту, выпил воды, пробормотал что-то неразборчивое. Потом заснул снова. Мы подождали немного, что будет дальше, прежде чем звать тебя. Потом он опять проснулся с сильной жаждой и способностью говорить.
Мальчик лежал тихо, с открытыми глазами, обозревая все в комнате. Исаак сел на стул у кровати и прислушался к его дыханию.
— Как тебя зовут? — спросил Исаак. — Мы не можем больше называть тебя просто мальчиком, раз уже общаемся с тобой.
— Томас, — ответил он.
— Скажи, Томас, как себя чувствуешь, — попросил Исаак. — Я врач, нахожусь здесь, чтобы помочь тебе поправиться.
— Голова болит, — сказал Томас.
— Сколько моих пальцев видишь? — спросил Исаак, убрав указательный, средний, безымянный пальцы под большой и подняв руку.
— Один, само собой, — ответил мальчик. — Но как вы можете это делать? Вы же не видите, так ведь? Вы слепой.
— Верно, слепой, — сказал Исаак, — но достаточно умный, чтобы знать, сколько пальцев поднял. Если ты сделаешь то же самое и спросишь меня, я не смогу ответить, если не дашь ощупать твою руку. Вот тогда буду знать. Прошлой ночью я ощупал твою голову и определил не хуже любого зрячего, что случилось с тобой. Ты знаешь?
— Ударился, — неуверенно ответил мальчик.
— Знаешь как? — спросил врач.
