Все (ну кто все? новички, разумеется) срываются с мест, шебуршат, мешают друг другу и кидаются на правую сторону. Я тоже. Тоже толкаюсь, лезу, согнувшись, вперед, висну на спинке кресла, вытягиваю шею. И вижу море!
Далеко внизу, в большом прогале меж садов, крыш домов, купами деревьев и высоко к горизонту синеет огромный лоскут водной глади. Объемная глубина создает такое зримое присутствие огромности водных пространств, что я ощущаю озноб: каждая клеточка впитывает глубинность этой синевы, и когда мы выезжаем на открытое место, мои глаза и голова прямо тонут в открывшемся просторе. Никогда я не видел такого количества воды и сейчас охватывался и тонул в этой безбрежности. У всех вырывается вздох восхищения. Мы как-то дружно, без команды, охваченные единым порывом, кричим: «ва-у! е-е-э!» — кто как…
Слева от нас вздымаются кручи. Деревьями они поросли вверху, и нам видны белые скаты известняка с рыжими проплешинами. Все скаты изборождены дождевыми потоками и кое-где их подошвы подпирают бетонные бордюры — многотонные блоки. Склоны дыбятся, ломаются, припадают и вздымаются вновь. Лес поверху то наступает, то уползает снова на гребень. Впереди наплывают новые холмы… Море же справа, за крутым обрывом, казалось, никуда не спешило. Оно стояло на месте и осознавало свою нескончаемость. Я сижу и не отрываю от него взгляда. Надо быть могучим, чтобы вот так разлечься вольготно среди великих пространств и вздымать — чуть лениво — свои волны. Море поблескивает на солнце, по нему скользят катерки и яхты. Кружат чайки. Море так близко…
На сборах в этом лагере были: юные футболисты, борцы («вольники» и «греко-римляне», В.В. называет их: «мУжи — ломаные уши», я вглядываюсь и действительно замечаю — у многих пацанов, особенно старших, уши плоские и тесно прижаты к черепу; борцы все лысые), ходоки (эти любили по вечерам привязывать к дверным ручкам эспандеры и ногами их оттягивать), волейболисты (все длинные, разыгрывали перед сеткой разные комбинации: «углом», «коробочкой» и т. д.), были даже спортивные танцоры, студия «Алые небеса» (надо сказать, в своем большинстве задаваки). Позже должны были приехать троеборцы и пловцы.
Дни летели: открытие лагеря, с речью шефа, линейкой и поднятием флага, с кострами на побережье в южной ночи, веселыми стартами, межотрядными (ух! сколько было эмоций и криков!) культурными мероприятиями и тренировки, тренировки, тренировки: приходили глазеть на нас, мы на других. Особенно много зевак собирали танцоры — что говорить, красивые были танцы — все «латино», зажигательные, эмоциональные, с внутренним напряжением… Но дружили мы с борцами. Несмотря на их довольно внушительные «пачки» и свирепые лысины, оказались ребята добродушными и веселыми. Во всех командах были и далеко уже не школьники: студенты «физвос»-факультетов различных вузов.
«Bad file data, CRC error!»
Еще внутренняя жизнь… Разве я мог рассказать им о море? О том, что я потерял его? Конечно, море было; конечно, было здорово купаться в зеленоватой прозрачной воде; уходить в даль на водных велосипедах; на пляже зарываться в песок. Но как я мог объяснить, что не было моря ЖИВОГО?! Только на минуту открылось мне оно — там, на повороте. Там была радость узнавания. А что здесь? Я видел придаток человеческой деятельности, я видел индустрию отдыха — пространство голых людей: красных, коричневых, черных — лениво, вповалку лежащих. Я видел ряды комков, прибрежные воды, забитые головами, кругами, мячами, надувными матрасами. И моя душа ослепла. Создавалось впечатление, что людей больше воды. Не мог же я признаться в том, что ждал того, что море будет только моим?
Я бродил. Лазил на кручи. Спускался к воде. Валялся на пляже. Я искал.
Сегодня я проснулся рано. Отбрасываю простынь — вскакиваю. Линолеум холодит ноги. Он весь усыпан кусочками желтой сморщенной кожи. Мы все по-страшному облезаем. Колчков и Четвергов с Филиным уже обзавелись подружками из «ходоков», вот они по вечерам и обдирают им плечи, спину… Мне приходится справляться самому: грудь, руки, ноги… А новая кожа горит — я будто плитка: теплый круглые сутки. Странное дело: моя прошлая жизнь — Ольга, папа с мамой, город, дача, дом — отодвинулись куда-то на край сознания, и, звоня иногда по вечерам и Ольге, и родителям, ощущаю, что звоню в прошлое. Я даже переживал некую вину: вот, не грущу, не тоскую, — но оправдывал это насыщенностью дней, пестротой обстановки, новыми друзьями: никогда раньше не жил в такой куче людей, характеров, общения…
