Я дохожу до металлической сетки ограды, захожу в море — волна, дошедшая до пояса, мягко приподнимает меня — и миную заграждение. Здесь узенькая полоска дикого пляжа: нет привозного песка, одни голыши, круглая галька и серые валуны. Склонив голову, машинально продолжаю путь. Ничего интересного. Дохожу до нагромождения камней — дальше кручи, и хотел было повернуть.
— Ты рапана ищешь?
Я немного удивляюсь и оглядываюсь. Мальчишка, что перепрыгивал с одного валуна на другой, был похож на проявленный негатив: загорелая до шоколада кожа и выгоревшие до белизны русые волосы.
— Здесь не найдешь. Лучше у водолаза спросить. Тут часто один собирает.
Мальчишка подходит ко мне и останавливается. Я припоминаю, что видел его мельком в нашем санатории. Мне грустно, одиноко, и я рад неожиданному собеседнику:
— Море я ищу, понимаешь?
— Море? — удивленно переспрашивает мальчуган и невольно бросает взгляд на водные просторы…
Я усмехаюсь, мое оцепенение проходит окончательно:
— Не это, а настоящее… — и перевожу разговор. — Я тебя видел, там, — киваю в сторону санатория, — ты из какой команды?
— Нет, — крутит головой мальчишка, он года на два-три младше меня, — я не приезжий. Я живу здесь. У меня родители в санатории работают…
— Здорово! — восхищаюсь я.
Мы идем уже по пляжу. Мальчишка цепко, как обезьяна, перелез через сетку, даже не замочив ног. В разговоре узнаю, что родители его работают в санатории врачами и живет он недалеко, в городке. Каждое лето его с братом Пашкой устраивают на отдых здесь.
— Вон наши, — говорю я: пацаны в кружке играли в волейбол (трудновато тем, кто против солнца).
— Ну, я пойду, — говорит мальчишка.
Что-то надо сказать — он так был открыт со мной, поэтому поднимаю руку и отвечаю:
— Еще увидимся.
Я окунаюсь и растягиваюсь на песке рядом с нашими. Вокруг все бело: обрывы невдалеке, море, небо, песок… Особенно песок. Он мелкий и всюду: в волосах, в ушах; его высыпаешь из носков, кроссовок, из карманов шорт и трико, даже из плавок; от него отряхиваешь полотенца, покрывала и простыни; он попадает под кровать, за порог, за тумбочки. Но песок чистый, сухой и совершенно не создает грязи…
Когда мы с командой возвращаемся в корпус, то вдруг замечаю нового знакомого — он призывно машет мне.
— Я догоню, — говорю и отхожу от ребят.
У мальчишки чуть виноватый взор, он немного смущен, быстро взглядывает и отводит глаза:
— Знаешь, я подумал… тебе это… интересно будет. Мне кажется, я знаю где… ну, это… настоящее море есть, — он, наверно, замечает мою недоверчивую улыбку и начинает торопиться. — Здесь недалеко, вон туда. Там тропинка есть… сосна. Туда вниз надо. Я часто там бываю. Могу… показать, — при последних словах мальчишка угасает. Но я решил, я ему верю, бросаю:
— Пошли.
Мы идем. Между нами устанавливается молчаливое напряжение. Мы проходим мимо комков, спрятавшихся в тени деревьев. Тут распахнуты двери, окна, вентиляторы работают на всю мощь. Около прилавков толпятся люди. На открытом воздухе готовят шашлык и лаваш: черные грузины в белых грязных фартуках на голых потных телах. Осталось позади высокая металлическая клетка, где висят катера, как рыбы на просушке: носами на крюках, на тросах друг за дружкой…
Шли мы, наверное, минут десять. Поднимались вверх, запыхались. Успели перелезть через ограду и попасть на тропинку. Она вела, со слов моего провожатого, в другой санаторий. Вот он оборачивается, машет рукой, и мы сходим вниз. В просветах меж сосен, осин и каштанов виднеется море.
— Я давно это место открыл, — говорит мальчишка.
Мы стоим на меловых кручах, отвесно уходящих вниз. Там, примерно на высоте пятиэтажки, простирается водная гладь. Набегают неторопливо волны, как бы вспухая у подножия и, постояв чуть, уходят вниз.
Здесь было тихо. Только тетенькали птички позади нас, да висел шум прибоя, слившийся с тишиной. НА море не видно ни кораблей, ни катеров. И пляжа не видно. Мое сердце шевельнулось. Я предчувствую тайну — незримую и очень близкую. Мальчишка сползает вниз. Там козырек и сосна — приземистая и корявая. Из-под его ног срываются камешки и, подпрыгивая, исчезают внизу. Я с предосторожностями спускаюсь к нему. Мой знакомый садится на край и свешивает ноги. Я — ближе к сосне. Сосна теплая, пахнет нагретой пылью. Ее иголками усыпан весь карниз. Ветерок треплет травинки, проросшие сквозь эти иголки, и распластывает их по земле. Он доносит до меня ритмичный, дремотный гул моря. От нечего делать я закрываю глаза и начинаю вслушиваться. Гул входит в меня, заполняет. И вдруг впервые ощущаю непонятное в этом, то нарастающем, то стихающем шуме. Это было что-то вечное, независимо от нас существующее. Тут чувствовалась неизменность первородного порядка.
