— Ну-ка, разошлись! Все! Быстро! Чего придумали?! Волков…
— Василий Валентинович, крещение! А этот… разорался.
— Брось, Волков, — поморщился В.В. — Им же выступать завтра. Все. Идите по палатам, тьфу! По комнатам! Давайте быстро!
— Ну, молокососы, до завтра, — Волков уже не улыбался и исподтишка показал нам кулак. Был он перворазрядник, один из лучших, и многие ему спускалось.
Дверь закрылась, и до нас долетел приглушенный шум разборки. В.В. гневно отчитывал Волкова и его друзей, те оправдывались. Андрей запоздало всхлипнул, пробормотал насчет козлов и психов, поправил кровать и пошел умываться. Еще раз зашел В.В., узнал, не сильно ли нас обидели. Сказал, что больше не тронут. Посоветовал хорошо выспаться. Ушел.
Уже когда лежали при выключенном свете, сказал:
— Интересно, больно бьет?
— Давай попробуем?! — Андрей сразу понял, вскочил, включил свет и вытащил клинок.
Первому досталось мне. Ожгло будто раскаленным прутом — только воздух втянул.
— Ой-ё-ёй! — протянул Андрей.
Так и крестили мы себя.
Маму волновали мои возникшие отношения с кирзаводской ребятней. Поначалу я в восторге делился своими впечатлениями, но потом стал осторожнее. И впрямь, ведь не будешь говорить, что бедные дети грязные, все выпрашивают; что они чуть что дерутся, плюются, кидаются камнями, пью воду из колонок; что курят и употребляют гадкие слова; что обходятся без туалетной бумаги и соревнуются, кто выше всех струю на стену пустит. Я говорил маме только о том, что с этими знакомыми мне интересно; что пускаем из колонок воду и делаем на полученных реках плотины для корабликов и лодок; как катаем покрышки от тракторных телег; как играем в футбол (там стоят гаражи, между ними широко и асфальтировано — вот и гоняли мяч, а если не было мяча — пустую пластмассовую бутылку); как бегали, обливая друг друга из водяных пистолетов; как играли в «лянгу» и «альчики».
Теперь знал многих ребят моего возраста и младше: Овеса, Мырата, Байрама, Сапара, Амантика. Знал и девчонок: Гозель, Маралу, Гюльсапар и других.
С пацанами лазали и на территорию завода. С самого края стояла заброшенная обжигочная печь. Была она длинная и пустая, с проломами в стенах и развалами битых кирпичей возле них. Тут и играли в войнушку. У некоторых были шикарные пистолеты от «Денди», у некоторых водяные, китайские, с давно расстрелянными пульками, и просто самодельные. А какие в конце устраивали разборки: кто кого убил, кто кого убил быстрее, кто кого не убивал! Эмоций не скрывали, друг другу не уступали, спорили насмерть, обижались навсегда. «Ты!» — яростно сверкали глазами и уходили, долго крича взаимные оскорбления. Но я уже знаю, что минут через девять-двадцать все забудется и организуется новая игра… Самое странное, что теперь мои новые друзья не казались мне той ободранной, дикой и неуправляемой толпой, как поначалу. Были они обыкновенными, с теми же заботами и интересами, что и у меня. Ну, разве лишь чуть горячее, открытее, без задних мыслей и двойственного расслоения души. Я даже завидовал их цельности, вольности в образе жизни и свободе в желаниях, принятии решений и поступках. Но понимал, предложи мне быть на их месте — не пошел бы. БОльшая вольность предполагала и бОльшую самостоятельность, бОльшую самоотверженность и бОльшую ответственность. Дорог оставался мой мирок: уютный и бездумный — где решения принимал папка, где о комфорте заботилась мамулечка, где рос я безмятежно, без больших страстей… Вот и опять появилась двойственность: желаю обрести волю, но не хочу терять привычку. Джалал бы не колебался…
Часто с Джалалом мы бродили одни. Ловили юрких ящерок — сажали их на рубашки; те сидели смирно, как значки; прихлопывали ладонями кузнечиков с задними пилками-ногами — они коротко прыгали, раскрывая крылышки и падая набок в траву; собирали мохнатых черных гусениц с рдяными точками угольков в банки с травой — уж очень красивые, очень мохнатые… правда, от них краснели и опухали подушечки пальцев. Часто видели лягушек. Их едят ежи, объяснял мой друг. Надо сказать, что ежа он все-таки мне подарил, но его пришлось отпустить: ночами еж топал, шуршал и пыхтел, а гадил за холодильником на кухне — что было сверх маминых сил, а папа объяснил, что ежи не приспособлены жить в неволе. В общем, я не сильно переживал.
