Глава девятнадцатая
Над селением взошло солнце…
Где же он был? Возле Джонды? Нет! Сабота думал пойти к ней, но не посмел. Что он скажет ей? «Вот он я, посланец неба»? Да и как показаться в таком виде? Усы длиннющие, а бороды нет. Волосы всклокочены. На плечах плащ, но одна нога обутая, другая босая, вся в ссадинах и царапинах. Нет! Либо надо найти второй царвул, либо уж скинуть и этот… И плащ тоже скинуть, потому что солдатский плащ хорош при сапогах… Но тогда будет видна рубаха — мятая, грязная, забрызганная кровью… Как быть?
Вот о чём размышлял Сабота, пока последние, самые мелкие камешки сыпались с неба. А потом, когда жители Петухов с криками и песнями потянулись на площадь, он решил так: «Нет, нельзя мне к ней идти! Сначала умоюсь, взгляну на своё отражение в воде, и тогда подумаю, как быть дальше…»
Перепрыгивая через дымящиеся балки, когти, кости, камни и чешую, Сабота спустился в буковую рощу, где протекал прозрачный родничок.
Наклонившись над водой, юноша увидел свою усатую физиономию и отпрянул в ужасе. «Как мог Панакуди сыграть со мной такую шутку? Сделать чёрные усы, когда волосы у меня русые!»
Он снова посмотрел на своё отражение. Нет, он не ошибся: усы были чёрные, как воронье крыло!
Вдруг рядом с его головой в водяной ряби отразилось знакомое лицо…
— Ты что тут делаешь? — спросил Панакуди, еле переводя дух от быстрой ходьбы.
— Водицы пришёл испить, — солгал Сабота.
— А почему ты такой красный да понурый? — снова спросил старик, вглядываясь в него и пытаясь отгадать, чем он так опечален.
— Зачем ты сделал мне такие ужасные усы, дедушка? — чуть не со слезами воскликнул Сабота. — Чёрные! Торчком торчат! Ни пригладить их, ни закрутить!
— Вот и вся причина? — удивился Панакуди. — Не нужны тебе чёрные — вымоем в отваре ореховых листьев, и станут они в точности как твои волосы. Не хочешь, чтобы торчали, — мазну их разок блошиным жиром, и станут они мягкими, как шёлк, да послушными. Если нет у тебя другой заботы, то напейся скорее воды, и пойдём. Джонда хочет видеть своего спасителя…
— Как я пойду? Босиком?
— Зачем босиком? Я, когда ещё в женихах ходил, сшил себе сапоги — из выделанной кожи, с красным кантом и бубенчиками, а надеть ни разу не довелось: Калота запретил крестьянским сыновьям сапоги носить. Вот они и стоят новёхонькие, ненадёванные, тебя дожидаются.
— Ах, дедушка! Я… — Сабота хотел поблагодарить старика, но тот прервал его:
— А боярский сын из Глиганцы вместе с золотыми монетами подарил мне ещё кафтан верблюжьей шерсти, с поясом. Тебе он больше под стать, чем мне.
— Я… — порывался сказать Сабота.
Но Панакуди снова прервал его:
— Благодарить потом будешь. Сначала дай обнять эту умную голову, которая спасла нас даже не от одного, а от двух драконов!
— Пойдём, дедушка! Пойдём, нас ждут… — вырвался Сабота из объятий старика. — Неудобно, чтобы люди ждали…
— Ох, вижу я, не мешало б и тебе глотнуть тех кореньев, — лукаво ухмыльнулся дед, покачав своей седой головой. — Тогда ты не будешь думать «Джонда», а говорить «люди»… Верно?
— Верно… — рассеянно ответил Сабота.
— Ты о чём задумался? — спросил Панакуди, заглядывая ему в глаза и усмехаясь в свою курчавую бороду.
— О твоих кореньях. Хватит ли у нас чудодейственных кореньев, чтобы отныне люди всегда говорили одну только правду?
— Раз нет больше на свете боярской крепости и самого боярина, его псов, палачей и слуг, люди и без всяких кореньев будут всегда говорить правду, сынок. Нет больше в них нужды. Пошли, милый. Джонда ожидает тебя.
Старик взял Саботу за руку, и, довольные, счастливые, они направились в селение, где царили солнце, веселье и песни.
