Вот о чём размышлял юноша и, вместо того чтобы прибавить шагу, шёл всё медленнее. Пыхтение и топот гнавшихся за ним воинов слышались совсем отчётливо. Ещё минута — и они настигнут его! Но Сабота шмыгнул за угол, в узкий коридор, и преследователи, не заметив его, пробежали мимо. Тогда он помчался следом за ними.
— Разбойник! Вор! Догоним — шкуру спустим! Соломой набьём! — кричал наш хитрец.
— Догоним — шкуру спустим! — вторили ему преследователи, ни о чём не подозревая, потому что никто не знал, сколько человек бросилось в погоню.
Сабота успел приметить, какая суматоха царит в крепости: с треском хлопали двери, слуги колошматили друг друга, стрелки дрались с копьеносцами.
Когда преследователи приблизились к длинному входу, Сабота забежал вперёд и крикнул:
— Вон он куда проскользнул! Держите его!
Стражи сидели у входа, скрестив копья, но преследователи двумя взмахами меча повалили их и ворвались внутрь.
В ту минуту могучий рёв сотряс стены. Воины переглянулись в испуге: ревел дракон, и ревел на этот раз так сильно, что зазвенели висевшие на стенах алебарды.
Сабота сорвал одну из алебард, поднял её над головой и с криком: «Вперёд! Нас призывает месть!» — побежал по коридору. За ним ринулись и остальные. Коридор привёл их к первой зале длинного входа, самой страшной, самой зловещей из всех, — «Зале расправ», или «Псовой зале».
Глава шестнадцатая
Джонде грозит смерть
Мы уже говорили о том, что дракон взревел во второй раз в ту самую минуту, когда Сабота и его преследователи ворвались в коридор, который вёл к «Зале расправ».
Почему же ревел дракон?
Потому что он был голоден, а голоден он был потому, что Волопас, который накануне погнал ему телят, отдал дракону только одного телёнка, а двух других увёл в лес, зарезал и зажарил для себя самого.
— Хоть раз в жизни вдосталь поесть телятинки!
Как вы помните, боярин, чуть заслышав драконов рёв, распорядился отвести чудищу предназначенную ему жертву — красавицу Джонду.
Воля боярина была бы тотчас исполнена, если бы капитан стрелков, который побежал передать этот приказ страже, не выпил утром молока. И теперь он затеял драку с капитаном копьеносцев — они давно таили вражду друг к другу из-за того, что каждому хотелось быть Главным Капитаном боярского войска. Напрасно посланный боярином стражник метался по двору крепости и звал:
— Капитан стрелко-о-ов! Капитан стрелко-о-ов! К боярину!
Джонда в это время стояла на площади перед крепостью и ждала.
Она походила на боярышню: стройный стан облегала одежда из белого льна, расшитая жёлтыми и красными шнурами, золотые волосы были расчёсаны на пробор. Глаза были скрыты длинными ресницами, и неизвестно было, волнуется ли она. Но грудь её дышала ровно. Нет, девушка спокойно ожидала своей участи!
— Страшно тебе? Жалко небось с жизнью расставаться! — от души жалели женщины бедняжку.
Но Джонда отвечала:
— Нет! Когда мужчины трусы, жить не хочется!
Стерегли Джонду Бранко и Стелуд. Жители селения сидели на расстоянии двух копий от них, понурив головы. И дед Панакуди тоже сидел тут. Только смотрел он не в землю, а на боярский замок, смотрел и покусывал кончики усов — верный признак, что старика терзает тревога. А причина для тревоги была, да ещё какая! От Саботы никаких вестей! Правда, окно в боярских покоях было закрыто, и Калота, вопреки своему обыкновению, ещё не показывался; стражники на крепостных стенах как-то уж слишком суетливо сновали туда и сюда, а Главные ворота всё ещё не открывались, хотя солнце давно встало. Все это говорило о том, что в крепости творится неладное. Однако она стояла целая, невредимая, высокая, неприступная, уставившись зубцами стен в самое небо. Как поверить, что эту твердыню можно каким-то чудом разрушить или затопить? Даже если Сабота проберётся к потайной преграде, как он откроет её? Куда вероятней, что юноша погибнет и та же печальная участь постигнет и Джонду…
Панакуди горестно вздохнул и пощупал у себя за поясом, проверяя, на месте ли баночка с жиром. Да, на месте. Дело в том, что дед Панакуди долго думал над тем, как спасти Джонду в случае, если Саботу постигнет неудача. И вот что он придумал: он попросит разрешения проститься с девушкой и, гладя её по голове, незаметно смажет ей волосы хорьковым жиром. А у хорькового жира, как известно, запах до того невыносимый, что даже голодные волки нос воротят, а уж дракон и подавно!
