Приключения бригадира Этьена Жерара - страница 26

— Пускай они делают, что хотят. Они не могут отнять У меня моего прошлого, Лючия. Но вы-то сами… что они хотят сделать с вами?

— О, это пустяки, Этьен! Мне предстоит испытать маленькую неприятность, и затем все будет кончено. Они, думают, что я буду опозорена, но для меня этот позор будет величайшей честью; я готова пострадать.

Ее слова повергли меня в ужас. Вся кровь во мне похолодела.

— О, Лючия! Лючия! — воскликнул я, — скорее скажите мне, что собираются сделать с вами эти головорезы.

— Я вам не скажу этого, Этьен. Вы огорчитесь куда больше, чем я… ну, ну, так и быть, скажу, а то вам представляются какие-то ужасы. Председатель приказал, чтобы у меня было отрезано одно ухо в знак того, что я любила француза.

Я тронул это шелковистое ушко рукою, желая убедиться, не совершено ли уже это кощунство? О! они коснутся ее, только перешагнувши через мой труп.

— Эти дьяволы вас не тронут, Лючия!

— У меня есть кое-какие надежды, Этьен; там находится Лоренцо. В то время, когда меня судили, он молчал, но, может быть, после моего ухода он сказал что-нибудь в мою защиту.

— Совершенно верно, я слышал, как он вас защищал.

— Так, может быть, он смягчил сердца судей?

Я знал, что она надеется понапрасну, но молчал, будучи не в силах сказать ей об этом. Она поняла мое молчание.

— А! — воскликнула она, — они не захотели его слушать! Что же вы боитесь сказать мне это, дорогой мой? Я буду мужественна и тверда. Я докажу, что достойна любви такого храброго воина, как вы, Этьен! Они идут!

Действительно, я услыхал отдаленный шум шагов и звякание ключей. Они идут для того, чтобы привести в исполнение приговор над моей возлюбленной, но я скорее разрушу дом, чем позволю им прикоснуться к Лючии.

— Идите к себе! Идите к себе! — воскликнула она, — Ведь они убьют вас, Этьен! Если вы хоть чуточку меня любите, Этьен, уходите к себе!

Прелестная девушка боролась со мной и толкала меня к перегородке. Вдруг внезапная мысль осенила мою голову.

— Мы еще можем быть спасены! — прошептал я. — Делайте только то, что я вам скажу, без всяких споров. Идите в мою камеру, живо!

Я протолкнул ее в отверстие и помог ей поставить доски на их место. Плащ ее я оставил при себе и, закутавшись в него, лег в самый темный угол комнаты. Дверь отворилась, и в комнату вошло несколько человек. Я рассчитал хорошо. Фонаря при них не было. Они и прежде приходили без фонарей. Меня они различить не могли: я был для них только черным пятном в углу.

— Надо бы огня, — сказал один из убийц.

— Нет, нет, к чорту огонь! — послышался грубый голос, по которому я признал негодяя Маттео. — Эта работишка мне вовсе не нравится и чем меньше я буду глядеть, тем лучше. Слушайте, синьора, грустно мне это, но приговор суда должен быть приведен в исполнение.

Мне очень захотелось вскочить и броситься в открытую дверь, мимо этих негодяев. Но если бы мне даже удалось выбраться благополучно из этого проклятого дома, то ведь она-то, бедняжка, останется все равно во власти этих негодяев. Пройдет слишком много времени прежде, чем я успею освободить ее.

Грубая жилистая рука прикоснулась к моим волосам, потом негодяй схватил меня за ухо и я почувствовал ужасную боль, точно меня тронули раскаленным железом. Я закусил губы, чтобы не крикнуть. Горячая кровь потекла у меня по шее и по спине.

— Ну, вот и все кончено, — сказал Маттео, дружески гладя меня по спине. — Вы храбрая барышня, синьора, жаль только, что вы полюбили француза. За то, что вы сейчас потерпели, вините его, а не меня.

Я ничего не мог ответить на все эти выходки. Безмолвно лежа, я мысленно скрежетал зубами от сознания собственной беспомощности. Но страшная боль в ухе и бешенство в значительной степени умерялись сознанием, что я пострадал для любимой женщины. Я думал о том, каким ореолом я буду окружен, когда эта история получит огласку, и как будут гордиться Конфланские гусары своим полковником. А кровь, между тем, продолжала струиться из раны.

— Она исходит кровью, — сказал один из лакеев. — Надо позвать врача, или она умрет еще до утра.

Другой прибавил:

— С самого начала она лежала тихо и не издала ни звука. Должно быть, она умерла от страха.