Здесь достаточно будет кратко указать тот подход к вопросу, с помощью которого вненаучная дискуссия о «свободе» или «детерминированности» человека вообще, играющая немаловажную роль в рассуждениях о соотношении исторической науки и социологии, превращается в научную дискуссию об относительной взаимной автономии и относительной взаимной зависимости людей. Структура взаимозависимостей, которые привязывают индивидов друг к другу, применительно к каждому отдельному человеку, равно как и к целым группам людей поддается неисчерпаемому эмпирическому исследованию. Подобное исследование может прийти к таким результатам, которые можно представить в форме модели взаимозависимостей, модели фигурации. Лишь с помощью таких моделей можно перепроверить и приблизить к объяснению сферу свободы выбора каждого отдельного индивида в цепочках взаимозависимостей, сферу его автономии и его индивидуальную стратегию поведения. Этот пересмотр подхода к вопросу проливает в то же время более яркий свет на вненаучный, идеологический характер представления, согласно которому ориентированная на индивидуальные феномены историческая наука является знаменосцем свободы человека, а ориентированная на социальные феномены социология — знаменосцем детерминизма.
Одна из задач, решению которых призваны содействовать нижеприведенные исследования, — это выработка моделей фигураций, благодаря которым сфера свободы и зависимости индивидов станет доступнее для эмпирического исследования. Наши исследования направлены отчасти на то, чтобы выявить взаимозависимости между индивидами, составляющими придворное общество, и показать на некоторых специфических примерах — например, самого Людовика XIV, — как отдельный человек использует свободу выбора, которую предоставляет ему его позиция в фигурации, в стратегии своего личного поведения.
Социологическая теория, которая была нами разработана в ходе этих и иных исследований, заметно отличается, как видим, от господствующего в настоящее время типа социологических теорий, наиболее выдающимся представителем которого является Толкотт Парсонс. Здесь достаточно будет, чтобы комбинированный анализ на теоретическом и эмпирическом уровне говорил сам за себя. Он и без специальных объяснений показывает достаточно наглядно, как и почему проблемный социологический подход более тесно смыкается с эмпирическими задачами социологии, если от теории действия, или системной теории, подобной парсонсовской, которая предполагает и одновременно оставляет непреодоленной воображаемую пропасть между индивидуумом и обществом, мы перейдем к социологической теории фигураций, преодолевающей саму идею о подобной пропасти.
В том, что касается исторической науки, заслуживает упоминания в заключение еще один момент. Историки исходят порою из убеждения, будто те комплексы событий, которые они стараются познать, представляют собою скопление, в сущности, не связанных между собою поступков отдельных людей, — сказали мы, — и поэтому социологически значимые феномены часто представляются взгляду историка лишенными всякой структуры фоновыми явлениями. Социологическое исследование придворного общества служит примером переориентации постановки проблем, отбора свидетельств и, на самом деле, всего способа восприятия — переориентации, которая оказывается необходимой, если мы такие явления, которые в традиционной исторической науке считаются фоновыми, выдвигаем на передний план исследования, признавая за ними специфическую структуру. Версальский двор и общественная жизнь придворных, конечно, довольно часто исследуются в исторических трудах. Но при их описании все обычно ограничивается скоплением деталей. То, что имеют в виду социологи, когда говорят об общественных структурах и процессах, историкам часто кажется искусственным продуктом социологического воображения. Эмпирические социологические исследования, подобные этому, представляют случай подвергнуть проверке это представление. В пределах самой исторической науки сегодня заметны сильные тенденции к тому, чтобы наряду с тем слоем человеческого универсума, который мы замечаем, когда обращаем взгляд на поступки отдельных недолговечных индивидов, включить в кругозор истории медленнее текущий слой фигураций, составляемых этими индивидами. Но для такого расширения общественно-исторического кругозора еще недостает теоретического аппарата — не в последнюю очередь потому, что сами историки в своей исследовательской работе часто думают обойтись без ясно сформулированных теорий. Маловероятно, чтобы в длительной перспективе можно было остановить процесс обогащения исторического способа научной работы социологическим. И не так уж важно, произойдет ли это расширение исторических перспектив благодаря усилиям социологов, историков или же благодаря сотрудничеству двух дисциплин.
