То же самое касается и частных явлений, характерных для придворных обществ. Церемониал и этикет занимают относительно незначительное место в иерархии ценностей буржуазных обществ. Соответственно, нет и систематических исследований подобных явлений. Но в придворных обществах им придается очень большое значение. Мы едва ли можем надеяться понять структуру таких обществ и составляющих их индивидов, не подчинив при исследовании такого общества свою собственную шкалу ценностей той, которая действовала в нем. Если мы делаем это, перед нами сразу же встает вопрос о том, почему люди этой иной общественной формации придают большое значение традициям церемониала и этикета и каково значение этих феноменов в строении подобного общества. Если мы задаем такие вопросы, если, иными словами, мы уже при самой постановке вопросов четко и последовательно учитываем автономию подлежащего изучению предмета, тогда определить функцию этикета и церемониала нетрудно. Выясняется, что они, помимо всего прочего, были важными инструментами господства и распределения власти. Исследуя их, мы получаем доступ к структурным проблемам придворного общества и составляющих его индивидов, которые остаются недоступными и скрытыми при гетерономной оценке.
17.
Второй пункт касается принципиальных представлений о независимости и зависимости людей. Хотя это и не всегда ясно высказывают, существует известная склонность видеть в такой историографии, которая нацелена прежде всего на уникальность и замкнутую индивидуальность, свидетельство того, что индивид в конце концов независим и свободен, а в социологии, ориентированной на общества, усматривать свидетельство его зависимости и детерминированности. Но сама по себе такая интерпретация этих двух наук и их взаимного отношения не поддается научному исследованию. Эти толкования представляют собою допущения, возникающие из мировоззренческого, политического, религиозного, философского — во всяком случае, вненаучного круга представлений. Ибо тот, кто употребляет слова «свобода» или «детерминированность» в этом смысле, не пытается поставить открытую проблему, которую систематическое изыскание может тем или иным образом разрешить, а пользуется этими словами как символами для предвзятых убеждений. Как велика в действительности сфера свободы в принятии решений у короля или раба — это, если постараться, можно установить с помощью тщательных эмпирических исследований; и то же самое касается сети зависимостей каждого индивида. А если мы говорим о «свободе» или «детерминированности» человека вообще, то мы переходим на такой уровень дискуссии, на котором оперируют утверждениями, не поддающимися подтверждению или опровержению систематической научной работой, включающей и систематическую проверку эмпирических свидетельств. Несмотря на свой вненаучный характер, убеждения такого рода играют немалую роль как в разработке исторических теорий, так и при обсуждении отношения истории к социологии. Историк, который в своей работе обращает внимание на замкнутых индивидуумов как на первичную точку отсчета исторического процесса, делает это, часто полагая, что тем самым он отстаивает свободу индивидуума; стремление социолога к выяснению общественных взаимосвязей легко может представиться ему в таком случае отрицанием свободы, стремлением уничтожить индивидуальность отдельного человека.
Такие соображения понятны, пока мы верим, что научные проблемы возможно ставить и разрешать на основе метафизических или политических предубеждений. Но если так поступать, то проблемы остаются в действительности неразрешимыми. Решение принято прежде, чем началось исследование. Но если мы хотим идти к решению этих проблем не путем предвзятых догматических решений, а путем двоякого исследования — на теоретическом и на эмпирическом уровне, при теснейшем контакте между ними, — то вопрос «свободы» и «детерминированности» встает перед нами в ином виде.
Сказанное до сих пор в данном введении, равно как и каждое в отдельности из нижеследующих эмпирических исследований показывает, как именно стоит этот вопрос. Даже человек, облеченной такой полнотой власти, как Людовик XIV, не был свободен в каком-либо абсолютном смысле слова. Также точно не был он и «абсолютно детерминирован». Если мы опираемся на эмпирические данности, то становится неприемлемой формулировка проблемы в терминах противоположности абсолютной свободы и абсолютной детерминированности (а благодаря употреблению таких понятий эта проблема влияет на обсуждение отношения исторической науки и социологии). Лишь значительно более дифференцированные теоретические модели позволят нам поставить проблему так, чтобы суметь лучше постичь подтверждаемые свидетельствами фактические взаимосвязи.
