Детинец был занят, князь Мстислав Мстиславич разместился в просторных хоромах наместникова дворца, по сему случаю в церкви на подворье было велено торжественно звонить, и старенький дьячок забил в колокол — размеренно, неторопливо, словно стараясь получше угодить новому князю.
Всех дружинников владимирской засады к концу дня разместили тут же, в детинце, в просторных и крепких строениях, служивших складами для разного товара. Сейчас товара было немного, так как великий князь Всеволод заступил торговые пути Новгороду, и купцы мало что возили — дружинникам нашлось достаточно места. Их не обидели. Было даже выслано угощение с княжеского стола — и вскоре в наступивших сумерках можно было неподалеку от детинца слышать глухо звучащие хоровые песни, которыми пленные владимирцы заглушали свою обиду. Если, конечно, они к тому времени, после княжеских угощений, еще могли ее чувствовать.
Мстиславовой же дружине, вопреки ожиданиям, не пришлось понежиться в дворцовых гридницах за чашей пенистого меда. Сам князь объявил, что праздновать пока нечего, велел выставить на городскую стену усиленные наряды и сменяться всю ночь. И чтоб к утру все были готовы, сей же миг — в седло! Поужинали сытно, даже с некоторой изысканностью — Домажирова поварня расстаралась. В кабане запекли ягненка, набитого зайцами, как боярин любил. Поев же, все разошлись по своим делам — кому куда велено. Сотник Ларион с ног сбился, распоряжаясь.
Никита, который за время пребывания в Торопце начинал уже чувствовать вкус к доброму застолью, был несколько разочарован таким завершением трудного дня. Но и удавлен, и уважительно удивлен — с какой готовностью исполняются в войске Мстиславовом приказы. А ведь, казалось бы, ратники, заслужившие в боях немало славы и сегодня изрядно потрудившиеся, могли потребовать от князя того, что им положено! Нет — ни слова возражений Никита не услышал. Его, разумеется, назначили на стену одним из первых, и до полночи он, отяжелевший от вкусной еды, топал ногами, чтобы не замерзнуть, и перекликался с товарищами, чтобы не заснуть. Потом, когда пришла смена, Никита ощутил новую, странную, непонятную доселе радость — он еще с пятью дружинниками, среди которых был и Ефим, шел к детинцу — отдыхать. Скрипел утоптанный снег под сапогами, светила яркая луна, изредка доносился откуда-то собачий лай — и вокруг Никиты лежал город, завоеванный город, теперь принадлежащий князю Мстиславу, а значит, в какой-то мере — и ему, Никите! Как круто изменилась его жизнь! Давно ли он, беглец, преследуемый и беззащитный, прятался по лесам, просил по селам крова у неласковых пуганых крестьян, и вот — идет победителем, попирая землю завоеванного им города. Незнакомая эта радость даже слезы выбила из глаз. Хорошо, что темно было — никто не заметил.
Наутро Никита опять отправился на стену, досадуя, что ему не поручают какого-нибудь дела поважнее. А на подворье и в дворцовых хоромах детинца закипела новая жизнь. Князь Мстислав принимал горожан, с утра потянувшихся со всех концов города с просьбами, а больше — из любопытства, посмотреть, как и что, уличных старост, явившихся за указаниями, торговых людей, жаловавшихся на порушенную Владимирским великим князем торговлю. Выяснилось, что в Торжке посадник Домажир держал около сотни купцов из Новгорода — самих позаточил и товары их взял. Тут же купцы были отпущены и городу велено все имущество им возвратить. О, это была большая работа! Купцы быстро опомнились от радости — и вскоре возле торговых складов уже вовсю стоял гомон, стук, треск, скрип, божба и клятвы. Много было бросания шапок оземь, размахиваний руками, тыканья в носы берестяных грамоток со списками отобранных товаров. Но к вечеру и с этим разобрались.
В полдень князь Мстислав Мстиславич, отстояв молебен, затворился с сотником Ларионом и двумя самыми важными из новгородских купцов в верхних покоях. Дело предстояло трудное — написать письмо к жителям новгородским.
Оно должно было быть составлено безукоризненно. Мстислав Мстиславич знал, что, не имея достаточной воинской силы, он может взять Новгород только словом. Но уж и слово надо подобрать такое, чтоб всех новгородцев зажгло. Купцы, правда, уверяли, что великий Владимирский князь своими притеснениями довел новгородцев до состояния сухого хвороста и достаточно будет одной искры — одного упоминания имени князя Мстислава, сына всеми любимого и почитаемого Мстислава Ростиславича, — чтобы они вспыхнули. Но князь хотел, чтоб уже все было честь по чести. Письмо, после долгих трудов, составили, велели писцу его красиво переписать на свиток дивного беленого пергамента — вот и еще труды на целую ночь.
