Так и получилось. Постепенно Мстислав Мстиславич вновь ощутил себя бодрым и готовым к справедливой битве. Много помог этому Даниил Романович — глядя на него, Удалой словно заражался молодым желанием боя, нетерпением встречи с татарским войском. В самом деле — скоро грянет невиданное сражение, и что тогда будут эти десять убитых татар по сравнению с бескрайним полем, устланным трупами? Никто о них и не вспомнит.
Полки галицкие и волынские двигались без особой торопливости — чтобы не слишком отрываться от остальных. Но в то же время старались не задерживаться в пути, и через два дня нагнали воевод Держикрая и Юрия Домажирича: течение Днепра, словно вдосталь набушевавшись на порогах, здесь уже было слабым, почти неподвижным, и ладьи шли медленно. От воевод узнали, что несколько раз на берегу появлялись татарские отряды — небольшие, судя по всему — разведывательные. До стычек с ними не доходило, хотя у многих галичан чесались руки. Пустив несколько стрел, татары пропадали в степи.
Дальше решили двигаться вместе — для надежности. Мстислав Мстиславич велел обозу тоже подтянуться и быть все время на виду. Отставший от войска обоз — легкая добыча для татар, которые, судя по рассказам, умели появляться из степи внезапно.
Больше их не видели — в течение нескольких дней, что войско двигалось вниз по течению Днепра, в степи ему не встретился никто. До самого Олешья степь казалась пустой — только изредка взлетит из травы стая журавлей да промелькнет вдали кем-то потревоженное оленье стадо. Два или три селения, встретившихся войску, тоже оказались пустыми. Небольшие поля и огороды вокруг них были засеяны. но люди ушли, забрав с собой весь скот и утварь. — спасались от надвигающейся беды. Вид брошенных селений подействовал на Мстислава Мстиславича: он приказал разбивать стан и дожидаться подхода основных сил. В ночь выставил усиленные дозоры, спать велел не раздеваясь и при оружии.
На следующий день пришли смоляне с Владимиром Рюриковичем. Потом — Мстислав Романович, а вслед за ним войска стали подходить густо Через три дня снова появился над Днепром целый город, а скопления лодей и насадов на воде напоминали большие острова. Отсюда надо было ходить в степь и искать противника.
На совете право первым начать поиск Мстислав Мстиславич выговорил себе и Даниилу, как прибывшим на место раньше всех. Остальное войско решили просто держать в готовности и двинуть, когда придет пора. Не шутка поднять такую громадину — более восьмидесяти тысяч воинов насчитывало союзное ополчение.
Все шло хорошо. Немного огорчала, правда. Мстислава Мстиславича размолвка с Мстиславом Романовичем — ее пока не удавалось преодолеть Киевский князь дулся на Удалого, сердился за тот небольшой, но строгий разнос, учиненный ему при всех после убийства послов. Считал, что его честь задета. А Мстислав Мстиславич так не думал: о чести надо было раньше заботиться, когда на твоих глазах творится постыдное дело, а ты ему не препятствуешь.
И они, два пожилых уже человека, сидели на советах подальше друг от друга, гордо встряхивая головами, если приходилось встретиться взглядом. Что вызывало у молодежи неуважительные смешки и улыбки, скрываемые, однако, от обоих старших князей.
Последнее перед началом военных действий совещание решили закончить товарищеским — не пиром, конечно, а обедом на открытом воздухе. Многие думали, что, выпив слегка, оба князя помирятся — неладно начинать общее дело, будучи в ссоре. И уже челядь забегала, уставляя расстеленные на траве скатерти блюдами и кубками, когда прискакал из степи дозорный.
С коня слезать, падать в ноги — не стал, в походе такое разрешалось. Крикнул сразу всем:
— Отряд едет! Татарский! Опять посольство!
И, поскольку его больше ни о чем не спросили, хлестнул коня и ускакал обратно — не то любопытствовать, не то показывать послам дорогу.
Они вскоре подъехали на своих коротконогих мохнатых лошаденках. Пятеро, снова при белом знамени с птицей и конским хвостом. Один из послов, ко всеобщему удивлению, выглядел совсем не по-татарски, да и одет был не так: лазоревый, шитый золотом кафтан его, переливавшийся на солнце, был этому человеку явно мал — распахнут и лишь на толстом животе стянут простым кожаным поясом. Сапоги были тоже явно чужие, с сильно загнутыми вверх носами, а вместо шлема или шапки — колпак из сыромятины с двумя крыльями, закрывающими уши.
