Не разговаривали друг с другом до самого обеда. В сопровождении ближнего боярина Георгий Всеволодович обходил стан, осматривал войско, выслушивал доклады воевод и сотских. В самый дальний конец стана, где расположился Плоскиня со своим полком объединенной сволочи, он заходить не стал, удовлетворился тем, что издали некоторое время рассматривал разбойников. Те вели себя смирно, сидели кучками возле костров, верно готовя пищу. Если глядеть на них издалека — не вызывали опасений. Тем не менее великий князь, подозвав воеводу, который должен был распоряжаться бродниками в бою, велел:
— Скажи этому… Плоскине этому — пусть знает и своим передаст: за ними пригляд будет. Если начнут своевольничать или — того хуже — с поля побегут, то приказ мой: рубить всех нещадно. У людей наших рука не дрогнет, так и скажи.
На этом осмотр войска закончился. К братьям Георгий Всеволодович не поехал. Если что нужно будет — сами прибегут. Пора было обедать. Вместе с Борисом вернулись в ставку, зашли в шатер.
Погода начинала портиться. То все стояли солнечные яркие дни, а теперь небо стало заволакиваться серой пеленой, задул пронизывающий ветер. Сразу стало темнее. Чувствовалось, что вот-вот посыплет снежок. Жаль — Георгий Всеволодович предпочитал, чтобы битва состоялась При свете солнца, когда хорошо все просматривается. С какого-нибудь холма весело было бы глядеть, как побежит враг, преследуемый и избиваемый его полками.
Внутри шатра, стены которого вздрагивали от порывов ветра, тоже стало холодней. Великий князь распорядился зажечь светильники и принести нагретые в костре железные полосы — для обогрева. Когда слуги удалились, устроился за столом, молча кивнул Борису Юрятичу, чтоб тот присел напротив него, и как будто и не ссорились, продолжал прерванный разговор:
— Стало быть, Борис, я тебе всегда правду велел говорить, какой бы она ни была?
— Иначе и нельзя, княже, — отвечал Борис, слегка настораживаясь. Похоже, Георгий никак не мог успокоиться. Начнет сейчас жилы тянуть. Боярин знал своего княжича с самых малых его лет — с того времени, когда Георгий принял княжеский постриг. И если он возвращается к прерванному спору, да еще подъезжает издалека, то, значит, совесть его немного саднит, и ему нужно хотя бы наговориться всласть, чтобы потоками слов загасить внутри ее неприятно жгущий уголек.
— Иначе нельзя, — повторил он. — А рассуди сам, княже — почему ты меня и спрашиваешь тогда? Сам ведь и хочешь правду знать.
— Я ее и так знаю, Борис!
— Не спорю, великий князь. У тебя своя правда, ты по своей воле ее творишь. Другую правду от бояр своих знаешь. А есть еще третья правда.
— Не много ли будет? — Георгий ухмыльнулся, как делал всегда, если чувствовал, что может одержать словесную победу над Борисом.
— Может, и многовато, а никуда не денешься, — невозмутимо продолжал боярин. — Да ты ведь не о том меня хотел спросить, великий князь. Спрашивай, чего хотел. Может, вдвоем и отыщем ее, третью-то правду?
Георгий покусал губы. Потом хлопнул в ладоши, позвал:
— Эй! Кто там? Подавайте на стол!
Слуги, как будто ожидали приказа, сразу забегали, засуетились, принося и расставляя на столе блюда и чаши. Великий князь, отстранившись, брезгливо поглядывал на их суету. Борис Юрятич, понимая, что государь раздражен и всю эту возню с накрыванием стола затеял, чтобы оттянуть неизбежный разговор, приготовился к неприятному. Вот черт дернул за язык, сокрушался он, не надо было сейчас, перед битвой, его дразнить. Все равно ни в чем не убедишь. Только рассердится. Может и в голову чем-нибудь запустить.
Все было расставлено. Удалив слуг движением руки, Георгий впился взглядом в боярина, словно стараясь сквозь выражение безграничного терпения еще что-то высмотреть на лице его. Наконец процедил:
— Ты, значит, думаешь, что я не прав?
— Помилуй, государь! — искренне удивился Борис Юрятич. — Да в чем же это?
— А вот — что руку поднял на князя Мстислава. Ты ведь сам его хвалил все время, чуть ли не в пример мне ставил. Ну-ка, говори свою правду.
— Эх, княже! — укоризненно произнес Борис. — Я же не про то говорю. Князь Мстислав сам сюда пришел — свою правду искать. А здесь хозяин — ты, как решишь, так и будет по правде. Захочешь — помиришься, захочешь — побьешь его. Никто тебе не судья, кроме Бога единого.
