Я мотаю головой, хочу возразить, но нет сил. Глаза щиплет от слез, я с трудом могу дышать.
– Что, нет? – Он явно разочарован. – Нет. Думаешь, лучше уж такая жизнь, чем никакой. Хорошо. Возможно, ты права. – Я начинаю плакать, и он встряхивает головой. – Крис, все снова будет хорошо. Видишь? Вот корень всех зол. – Он указывает на мой дневник, который держит в руке. – Мы были счастливы, пока ты не завела его. Во всяком случае, как умели. А это значит, все-таки счастливы, понимаешь? Мы должны уничтожить дневник. Тогда ты скажешь всем, что снова ничего не помнишь, и мы опять будем жить, как раньше. Хотя бы какое-то время. – Он поднимается и вытаскивает из-под туалетного столика металлическое ведро для мусора, вынимает из него полиэтиленовый пакет. – Это так просто. – Он ставит ведро на пол между ног. – Так просто. – Он опускает в ведро мой дневник и отправляет туда же оставшиеся страницы, разбросанные по полу. – Нам нужно избавиться от него. Раз и навсегда, – повторяет он.
Он достает из кармана коробок спичек, зажигает одну и вынимает из ведра какую-то страничку.
Я гляжу на него, похолодев.
– Нет! – пытаюсь крикнуть я, но изо рта вылетает лишь хриплый стон.
Он не смотрит на меня. Молча поджигает страничку и роняет ее в ведро.
– Нет! – снова кричу я, но на этот раз безмолвно, про себя. Я вижу, как моя жизнь буквально горит у меня на глазах, моя память превращается в прах. Мои записи, письмо от Бена – все! Без дневника меня просто нет, понимаю я. Выходит, он победил!
Я больше не думаю о последствиях, меня ведут эмоции. Всем телом я бросаюсь на ведро. Мои руки связаны, так что я не могу направить свое падение и задеваю ведро боком, чувствуя при этом, как во мне что-то треснуло. Дикая боль простреливает руку, мне кажется, я сейчас потеряю сознание. Ведро падает, горящие листки вываливаются из него и рассыпаются по ковру.
Майк издает вопль – тонко, по-женски – и падает на колени, шлепая ладонями по ковру, чтобы затушить язычки пламени. Я вижу, что один горящий комочек закатился под кровать. Майк этого не замечает. Пламя уже лижет край кровати, но я не могу ни сбить его, ни крикнуть. Я беспомощно лежу и смотрю, как занимается простыня. Начинает идти дым, и я просто закрываю глаза. Номер сгорит, думаю я. Майк сгорит, и я сгорю вместе с ним, и никто так и не узнает, что здесь произошло, так же как никто не знал, что именно случилось здесь тогда, много лет назад. История станет пеплом, и ее заменят предположения и догадки.
Я кашляю, но обычный сухой звук кашля заглушает носок, затыкающий мне рот. Я начинаю задыхаться. Думаю о сыне. Теперь я точно никогда его не увижу, но, по крайней мере, умру, зная, что у меня есть сын, что он жив и у него все хорошо. Я так рада за него. Я думаю о Бене. Это мужчина, за которого я вышла замуж, а потом предала. Я хочу увидеть его. Хочу сказать ему сейчас, перед самым концом, что я его вспомнила. Как мы познакомились на вечеринке на крыше, как он сделал мне предложение на вершине холма с чудесным видом на город, как мы венчались с ним в церкви в Манчестере и фотографировались под дождем.
И еще: я помню, как любила его. И знаю, что и теперь люблю и всегда любила.
В глазах темнеет. Я не могу дышать. Только слышу, как трещат языки пламени, и чувствую жар на губах и веках.
В моей жизни не бывает хеппи-эндов. Так уж сложилось. Ну и ничего.
Ничего.
Я лежу на спине. Я спала, но не очень долго. Я помню, кто я и где нахожусь. Я слышу характерный гул, рядом дорога. Звук сирены не нарастает, но и не замолкает. Мой рот чем-то прикрыт, думаю, это все тот же свернутый носок, но я могу дышать. И еще я боюсь открыть глаза. Представить страшно, что я могу увидеть.
Но открыть глаза надо. У меня нет выбора – надо увидеть, что за реальность меня окружает.
Вокруг много яркого света. На низком потолке люминесцентная лампа, параллельно с ней две металлические балки. Стены близко с обеих сторон, они из твердого блестящего металла. На них шкафчики и полки, заставленные разными бутылочками и коробочками, какие-то аппараты с мигающими лампочками. Все вокруг слегка покачивается, вибрирует, в том числе кровать, на которой я лежу.
