Бен уставился на меня:
– Ты вспомнила? Как?..
– Я записываю свои воспоминания. Уже несколько недель. Насколько я понимаю.
– Где? – спросил он; голос его сделался громче, точно он злился, хотя я не могла взять в толк, что его рассердило. – Где ты записываешь? Я не понимаю тебя, Кристин. Где записываешь?
– Завела себе тетрадь.
– Тетра-адь, – произнес он таким тоном, точно говорил о тощем блокнотике для записи списка покупок или телефонных номеров.
– Дневник, – поправилась я.
Он поерзал в кресле, как будто собираясь встать.
– Дневник? И давно?
– Не знаю. Несколько недель назад.
– Я могу взглянуть?
Я почувствовала раздражение и гнев, поскольку совершенно точно не собиралась ничего ему показывать.
– Нет, – ответила я. – Не сейчас.
Он разъярился:
– Где он? Покажи мне его!
– Бен! Это личный дневник!
– Личный? – Он будто плюнул в меня этим словом. – Как это – личный?
– Значит, предназначенный только для меня. Мне будет неловко, если ты его прочтешь.
– Почему нет? – спросил он. – Ты и обо мне писала?
– Конечно.
– Что именно ты писала обо мне? Что?
И как я могла ему ответить? Мне вспомнилось, сколько раз – и как – я его предавала. Что я говорила о нем доктору Нэшу, что думала. Как я не доверяла собственному мужу, в чем подозревала его. Думала, сколько раз сама солгала ему, когда виделась с доктором Нэшем и Клэр, не поставив его в известность.
– Много чего, Бен. Много чего написала.
– Но зачем? Зачем ты все это записывала?
Я не верила своим ушам. Почему он задает такие странные вопросы?
– Мне хотелось, чтобы моя жизнь обрела смысл. Чтобы один день был связан с другим. Как у тебя. Как у всех нормальных людей.
– Но почему? Разве ты несчастна? Разве ты меня больше не любишь? И не хочешь быть со мной?
Вопрос ошарашил меня. С чего он взял, что раз я хочу, чтобы моя жизнь приобрела смысл, то это значит, я хочу ее изменить?
– Не знаю, – ответила я. – Что такое счастье? Наверное, я счастлива, когда просыпаюсь, хотя по утрам чувствую себя особенно странно. Но когда я смотрю на себя в зеркало, то несчастна, ведь я вижу, что на двадцать лет старше, чем должна быть, что у меня седые волосы и морщинки вокруг глаз. Я несчастна, когда понимаю, что полжизни прошло, а я ничего не помню. Так что бо́льшую часть времени я, выходит, несчастна. Но в этом нет твоей вины. Я счастлива с тобой. Я люблю тебя. Ты мне нужен.
Тогда он подошел ко мне и сел рядом.
– Прости, – мягко произнес он. – Самому невыносимо думать, как все изменилось после аварии.
Я почувствовала, что во мне снова вскипает гнев, но сдержалась. Я не имела права на него сердиться, ведь он не знал, что мне известно, а что нет.
– Бен, я знаю, что случилось на самом деле. Не было никакой аварии. На меня напали.
Он не двигался. Только посмотрел на меня затуманенными глазами. Я решила, что он не расслышал, но тут он спросил:
– Как – напали?
– Бен! – почти кричала я. – Прекрати! – Я же сказала ему: я веду дневник, собираю по крупицам свою собственную историю, а тут выясняется, что он снова намерен лгать мне, хотя уже очевидно: я знаю правду. – Когда ты перестанешь мне врать, черт возьми?! Я точно знаю, что не было никакой аварии. Мне известно, что со мной случилось. И не стоит притворяться, что дело обстояло как-то иначе. Если ты будешь все отрицать, это ничего не даст. Просто перестань мне врать!
Он поднялся. Казалось, он сделался огромным, навис надо мной, заслоняя собой все вокруг.
– Кто сказал тебе? Кто? Эта сука Клэр? Открыла свою вонючую пасть, чтобы вылить на меня дерьмо? Опять лезет, куда ее не просят?
– Бен! – опешила я.
– Она всегда меня терпеть не могла. И пойдет на все, чтобы очернить меня перед тобой. На все! Она врет, милая, не верь ей.
– Нет, не Клэр, – покачала я головой. – Другой человек.
– Кто? – Он уже орал. – Кто?
– Врач, – прошептала я. – Мы говорили с ним. Он мне и сказал.
Бен оставался совершенно неподвижным, только безустанно водил большим пальцем правой руки по большому пальцу левой. Я чувствовала жар его тела, слышала, как он медленно вдыхает воздух, задерживает его и выдыхает. Когда он заговорил снова, мне пришлось напрягать слух, чтобы расслышать.
