В коридоре, поблескивая всеми своими марсианскими частями, стоит пропавшая с утра коляска. «Это последняя модель! – гордо говорит турок. – Вы и не мечтали о такой. Американская. Она стоит не менее нескольких тысяч долларов. Примите ее от меня в счет нашего расчета, а также в знак почтения к вашей глубокоуважаемой матушке…» Варфоломей лишается дара речи и лишь переводит взор с коляски на Самвела с елочкой, меняя последовательность: елочка, Самвел, коляска – коляска, елочка, Самвел и т. д. «Ладно, – соглашается наконец он. – Не будем больше торговаться. Квиты. Только скажи мне все-таки, почему ты так и не сознался, что украл?» Глубокая печаль, равная несправедливости Варфоломея, отражается во взоре турка: опять начинается… «Да как же вам сознаешься, когда вы, может, слова своего не сдержите…» «Значит, опять не можешь?» «Ох, не могу…» – скорбно вздыхает Вор. «Так мы же один на один! – вдруг осеняет Варфоломея. – Это же не доказательство. Ну что тебе стоит? Ну пожалуйста… Христом-богом тебя прошу… Ради Рождества…» «Один на один – это вы правильно… О ты, имени которого вслух не произнесу, дай мне силы!» Судороги пробежали по телу турка – он не мог. «Ладно, бог с тобой, ты свободен!» – вздохнул Варфоломей. «Совсем-совсем?» – ожил Вор. «Совсем-совсем», – согласился Варфоломей. «Навсегда?» – все еще не мог поверить подозреваемый. «Конечно». Вор опустился на колени и поцеловал Варфоломею руку; Варфоломей нагнулся его поднять: мол, что ты, что ты… и, когда нагнулся, Вор быстровато и горячо зашептал ему в ухо: «Да это я, я украл у тебя, у тебя украл я тогда, тогда я у тебя украл… Да как же я мог не украсть, когда ты сам мне показал где!.. – вдруг разгневался он, вскакивая с колен. – Ты сам, ты сам!..» Так они обнимались, целовались и рыдали на плече друг у друга, наконец-то в полном расчете. «Пошли к нам, отметим! – приглашал счастливый Варфоломей вновь обретенного брата, и турок было отказывался, но уже соглашался, как вдруг – елочка… Самвел, коляска, Самвел, коляска, елочка… – Позволь, – опешил Варфоломей, – а елочку с коляской ты разве не у меня… позаимствовал?..» «Э нет! – рассмеялся Вор. – Это уж дудки. Это вот точно нет. Елочку мне троюродный брат принес, он елочный базар держит… А коляску… а коляску… лучше и не спрашивайте, чего мне это стоило! Мне прямо сейчас на улице сто франков за нее предлагали!» Вор, а вернее, теперь уже и не вор, а турок, и даже не турок, а дорогой сердцу Варфоломея Самвел, был готов расплакаться от обиды и неправого подозрения и уже мог совсем уйти от этой обиды, так что пришлось и Варфоломею перед ним поизвиняться…
И вот елочка горит огнями, Форцепс очень ловко справился с перевязкой, и теперь Варфушенька-младше-младшего катает по коридору бабулю в новенькой коляске, и оба визжат от восторга: и нога у него как здоровенькая, и прическа у королевы невероятная; старший сын, от которого ничем не пахнет, – то он выйдет за Мэгги из комнаты, то она от него уйдет под испытующим взглядом герцогини, то они оба войдут; из кухни доносится запах пирога, который печет Мэгги с подручными Вором и бригадиром, – турок, как всегда, переложил пряностей…
И вот все в сборе, вокруг пирога и вокруг елки, и Варфоломей думает, может ли быть одновременно столько счастья… даже страшно. «Между прочим, – провозглашает Варфоломей, известный энциклопедичностью своих познаний, – по восточному календарю нынче наступает год Кота!» Все начинают ловить Василия Темного, чтобы водворить его на самое почетное место. Герцогиня гладит кота, и Форцепс гладит кота, и Варфуша-младше-младшего гладит кота, и Варфуша-средний гладит кота, и Мэгги гладит кота, и бабуля-королева гладит кота… и Варфоломею-королю некуда руку просунуть, потому что все гладят кота: Форцепс гладит кота, думая, что гладит руку герцогини, а на самом деле не ведает, что гладит руку вдовствующей королевы-матери, которая думает, что ей гладит руку ее любимый сын Варфоломей, а Варфоломей-средний гладит кота, думая, что гладит руку Мэгги, а сам гладит ручищу Форцепса, а сам кот уже давно убежал, а сама Мэгги… а где Мэгги? Варфоломей вдруг чувствует, что кто-то ласково перебирает его волосы, но это не мать и тем более не герцогиня… Варфоломей улыбается счастливо, и тут новая волна непоправимости и отчаяния охватывает его, и он тихо выскальзывает из-под этой ласки, как бы забыл что-то, как бы зачем-то проходит к себе в кабинет и там запирается изнутри.
