– Что так?
– В стихах это у меня лучше получилось.
– Прочтите.
– Боюсь, собьюсь. Порядочный поэт помнит свои стихи наизусть. Если не помнишь, значит, не получилось. Боюсь перед вами опозориться…
– Вы так думаете или вы так считаете… – Порозовев, она потупилась в его чашку. – Я вижу здесь очень красивую молодую женщину… она отвернулась от вас, смотрит в сторону… но как странно она отвернулась! Она в таком длинном восточном платье, вроде сари. Она индуска? Кстати, верблюд в чашке имеет очень точное толкование.
– Как же он туда поместился? Про верблюда не надо. Давайте про индуску. – Урбино уже начинал верить гаданию.
– Вы так сильно ее любили?
– Не успел.
– Но ей сейчас хорошо. Видите, она как бы на облаке? Как на съемочной площадке. Вот рядом, высокий, надежный такой… режиссер или муж? Рядом их детки, как ангелята… Она вся в драгоценностях. Где она сейчас?
– Она меня предала.
– Вас?? Как она могла!
– Утонула вместе с братом.
– Sorry. Она что, была актриса?
– Нет, но была очень похожа.
– Ах, sorry, sorry!
– No problem.
Hoy проблем… Урбино никак не предполагал за собой такого легкомыслия!
Приехав с сердцем, переполненным скорбью, избрав себе для непотревоженности ее, насколько мог себе вообразить, необитаемый остров, так стремительно все забыть, так страстно и сладостно погрузиться в забытье и соблазн!
Во-первых, Лили так изумительно чувствовала стихи (что было проверено на его собственных). Во-вторых, она замечательно гадала на кофейной гуще, и ему сразу захотелось писать стихи по сюжетам, так непроизвольно и прихотливо рождавшимся при истолковании кофейной графики. В-третьих…
– Давайте с вами сыграем вот в какую игру! – вдохновлялся Урбино. – Вы мне гадаете вечером на чашке, а наутро я вам приношу стихи на очередной кофейный сюжет! Ничего не надо сочинять – сама жизнь мне подарила сейчас следующую книгу. Пусть она так и называется – «Стихи из кофейной чашки»! Сначала ваш текст… с картинкой… Только как ее срисовать? вы умеете? а фотоаппарат у вас есть? – Глаза Урбино горели.
– И рисовать не умею, и фотоаппарата нет… – Лили задумалась. – Марлен когда-то увлекалась.
…Во-первых, во-вторых… в-третьих – Лили была красива.
Пепельная длинноволосая блондинка, немного за тридцать, с карими глазами и не тронутым ничем, кроме естественного загара, лицом, она походила на чуть повядшую чайную розу, но написать такое в стихах Урбино никак не мог себе позволить, ни по вкусу, ни по смыслу. А мадригал уже начинал созревать…
– А на чайных чашках гадать нельзя? – только и мог спросить он.
– Наверно, можно, только я не умею, – пожала она загорелым плечиком.
– А я могу, – заявил Урбино.
Естественно, перешли на чай.
Урбино крутил в руках ее опустевшую чашку, что-то приборматывая. Потом покраснел и отбарабанил:
Хоть я не так же понимаю,
Как вы, в кофейных письменах,
Но и по вашей чашке чая
(Хотя отныне я монах)
Я слишком явно замечаю,
Что, как бы сильно ни зачах,
Однако в вас души не чаю.
С улыбкой сердца говорю:
Стишки, хотите, подарю?
– Что ж, очень мило, – кивнула Лили, слегка порозовев, чем еще больше напомнила розу чайную. – Ладно, чашки в сторону… Уже солнце садится, а я вам еще не показала вашу каюту.
Они сошли с борта своего сухопутного судна, и солнце тут же спряталось за дюну.
– А я вашего моря еще толком не видел… – сказал Урбино.
– Тогда давайте поторопимся, пока еще солнце не село!
Они сошли с борта «Верблюда», и солнце тут же спряталось за дюну.
Лили стряхнула сандалии на песок, как на пол, и стала карабкаться на дюну. Урбино следовал за ней.
Песок из-под ее изящных ступней сыпался ему на голову, и нельзя сказать, чтобы это ему не нравилось. Пейзаж, открывавшийся ему снизу, стоил любого заката… на редкость стройные ножки, и ничего больше (в смысле под юбкой).
Лили была привычней – и легче и быстрей выскочила на вершину. Более тяжелый Урбино потерял полдистанции, увязая в осыпающемся песке, перешел на четвереньки (возможно, и не из-за трудности подъема, сколько из-за желания получше рассмотреть «пейзаж» снизу). Во всяком случае, он еле вскарабкался наверх, запыхавшийся и потный, чтобы убедиться, что и это того стоило. Солнце как раз клонилось к горизонту, непомерно разрастаясь и пунцовея по мере приближения к касанию. И вдруг, когда это случилось, стало сплющиваться и стремительно тонуть.
