Помню, я рассмеялся — сразу после того, как он выпалил «этого не может быть!», — но тотчас же мой смех и иссяк, и весь наш разговор тоже резко оборвался, ибо, увидев Предвестников табора, мы долго еще не могли оторвать взглядов от действий, которые они совершали, от сопутствовавших предметов и декораций; наконец, от странных костюмов и обликов.
Я говорю, что все было так, как описал Мишка, но видеть это в реальности было… невероятно. Это простое слово кажется мне, между тем, самым точным определением. Помимо всего прочего, было еще множество деталей, которые в Мишкином рассказе отсутствовали, деталей просто-таки чрезвычайных, и они, разумеется, еще более довершали эту чарующе тревожную картину.
Что именно это было? Что я почувствовал? Только время, прошедшие годы сумели определить настоящее впечатление, которое вселили в меня Предвестники табора еще тогда, на поляне, но которое и тотчас забили во мне мгновенные и более привычные ощущения — удивление, страх и т. п. А что же я испытываю теперь? Все мое детство существует для меня в кадрах, заслоняющих мой взгляд так скоро и случайно, что я часто не в силах даже разобрать, что именно на них зафиксировано. Огромный мир мазков и разноцветных отмет, но когда в моей памяти всплывают Предвестники табора, все оно — мое детство — со всеми страстями в один миг оказывается плотно уложенным в дорожные чемоданчики, маленькие и черные, которые уносили с собою те три великана в цивильных костюмах и котелках, — эти люди были такого невероятного роста, что их головы, иногда уходили в непроницаемую пленку облаков-маренго; туловища — нет, те как раз таки имели вполне себе нормальные пропорции, только ноги, от и до облаченные в длиннющие черные брючины, достигали нескольких метров, как если бы передо мною были обычные люди, надевшие огромные ходули. Великаны унесли все мое детство в чемоданчиках, по сути дела, того и не желая, потому что для них подобное было ничем иным, как четвертым измерением, по которому движется наша жизнь, — так и великаны, как эта самая жизнь, продвигались поперек поляны, пронося багаж моего детства…
Великанов я, конечно, заметил еще раньше даже, чем полуразрушенное краснокирпичное строение, вокруг которого происходил весь следующий эпизод; высокий кубовидный постамент и несколько арочек возле; показалось мне или сквозь одну из них воздушной змеею просочился узкий продолговатый платок, настолько подчинявшийся ветру, что я усомнился, было ли вообще что-нибудь, кроме ветра, усомнился на несколько секунд, — до того момента, когда один из людей в просторном белом одеянии перехватил платок на лету, — это действие и убедило меня в его существовании… Но не потому, что я наконец-таки ясно увидел платок, нет, — его цепкая тень, так естественно струившаяся по шалфейной траве и напитывавшая этот переменчивый темный участок под собою особым запахом и вкусом, которые я угадывал отсюда, наполнявшая его соком, почувствовать который было дано только корню моего языка (но это не так мало, ибо остальные люди могли ощутить все это, лишь прикоснувшись к траве в тот самый момент, когда ее затемняла тень, вонзив пальцы, — и тогда да, тогда сок, запах и вкус пронзали их жилы подобно электрическому разряду; у них был маленький шанс ощутить все это острее, чем я, — так, словно бы они вспомнили о своем прошлом, о детстве из нынешнего взрослого состояния, но с теми же — в точности — чувствами и осязаниями, какие они испытывали тогда… но подсказать, как это сделать, и помочь «вкусить траву под тенью» имеет право только Бог, который возвышается над прошлым, настоящим и будущим), — да, цепкая тень платка оказалась сломленной и иссякли все ее божественные свойства, как только платок оказался пойман, запах и вкус исчезли из моего разорванного сознания, и сок на корню языка моментально затерся слюною… Вот тогда я нисколько уже не сомневался, что платок существует, а его реальное воплощение — нет, оно так и осталось мне чуждо.
Снова приоритет духа над материей.
Вкус был слаще? Тогда, в то лето, был ли он слаще?
Кажется, да…
