Я снова стал думать об Ольке. И о Предвестниках табора. И о Мишкиной вине.
— Нет, — произнес Мишка, — пятнадцать лет назад было лучше, чем теперь.
— Ты уверен в этом?
— Да. По крайней мере, рядом со мной были люди, которых я любил… сейчас… сейчас тоже рядом со мной человек, которого я люблю… да. Прости, что я не выполнил своего обещания… перестал общаться… Прости, что я тогда опять упрятал голову в песок… десять лет назад… но после той ночи на поляне… Боже! Ладно, я не хочу об этом вспоминать, черт возьми. По крайней мере, не сейчас.
«А когда? Завтра, когда ты снова „придешь в норму“ и будешь радоваться жизни? Ведь вряд ли что-то изменится».
— Я… я иногда думаю, что не люблю Машу. Иногда я так думаю, да. Но знаешь, именно сегодня… мне почему-то хватает смелости говорить об этом вслух.
— Почему ты говоришь о смелости?
— Потому что… потому что я всегда боялся… боялся… остаться один. Вспомни, чем кончил мой отец… ну скажи, скажи, я сейчас похож на своего отца, да?
— Что?
— Маша всегда мне напоминает о моем отце, когда я выпиваю. Как только она узнала, чем он кончил, это стало у нее… Она всегда давила на меня, Макс… А вернее, поддавливала — аргументировано доказывая, что я ошибаюсь… а вернее, ничего она не доказывала — я сам признавал ошибки, стоило ей только бровью повести… но по поводу моего отца… Это же не очень честно с ее стороны — нажимать на меня по поводу отца. Она же не знала его. Ну ответь мне, Макс, а? Разве честно это?..
Я молчал. Через некоторое время Мишка продолжал:
— Но знаешь, я упомянул об отце не потому, что Маша нажимает на меня. Совершенно не потому… я просто помню всю боль нашего детства… я все помню… то, что случилось с моим отцом… то, что случилось с Олькой… И то, как я поступал по отношению к тебе. Скажи, ты не держишь на меня зла?
— За что? — осторожно спросил я.
— Нет-нет, я знаю, ты обижаешься на меня. Ты должен на меня обижаться — то, как я подставил тебя тогда…
Я нахмурился; удивленно.
— О чем ты?
— А помнишь, как ты кинул по соседскому дому? Как этого старика-то звали, который там жил, а?..
В очередной уже раз я смотрел на Мишку и ничего не отвечал. На сей раз, однако, я испытал растерянность.
Полную.
— Не помнишь? Как-то на букву… «к»? Кажется, на букву «к». Но да ладно, неважно… Я ведь после этого сказал Ольке, что это ты во всем виноват… Помнишь, когда наш секрет наружу выплыл? После того, как мы играли в салки на великах… я ведь увел Ольку в сторону… или она домой пошла, а я нагнал ее — уже не помню.
«А я помню».
Тень Мишки и тень дымохода на земле…
Человек застрял в дымоходе по шею.
И до этого я увидел такую же тень, когда Перфильев схватил меня за руль — когда я угонял на велосипеде.
А что означало это совпадение? Нет, не совпадение — подсказка, мне — для того, чтобы я понял, — через много лет, — кто на самом деле виноват в исчезновении Ольки. То, что Перфильев и грабители, которым он был наводчиком, — это только одна сторона монеты. Перфильев имел отношение, да; грабители, вскрывавшие дома, — скорее всего, они убили Ольку. Но и Мишка тоже имел отношение, ибо он создал Предвестников табора — своим воображением, сказочную сторону моего детства, фантастическую, зеркальную, наконец, его сторону, погубившую Ольку.
Пять дней назад.
Это еще одна разгадка.
Но все же — какова доля Мишкиной вины? Он же не мог знать, что его фантазия имеет свойство материализовываться — так же, как он, не отдавая себе отчета, угадал мой сон — Мишка сделал это ненамеренно, у него все само собой получилось! А как только он заподозрил, что Предвестники табора появились по его вине, он сразу запретил мне говорить о них и о Стиве Слейте — дабы еще чего-нибудь не случилось…
Нет, это не обеляло его.
— Короче, я нагнал Ольку и во всем обвинил тебя, а сам вывернулся… но послушай, скажи… ты не винишь меня?
— За что? Я же не знал об этом.
— Нет-нет, за то, что ну… мне следовало уговорить тебя не кидать камнем… я же не…
— Нет, не виню, Миш, — оборвал я.
Мишка, однако, и не думал успокаиваться. Снова он принялся причитать и жалеть себя — о том, что Маша его все время пилит, о том, что ему надоело сидеть в К*** — но главное:
