Но главное — его кудрявая шевелюра.
(Направляясь к выходу из самолета и через ряды кресел следуя за спинами других пассажиров, я неожиданно улыбнулся — слегка, но с азартом).
Кадры предвкушения все мелькали перед глазами.
Словом, я старался подготовить себя — к встрече, — дабы избежать неловкого смеха, неловкой позы, взгляда — все представляется неловким, когда прошло уже порядочно времени, — в результате стараешься уничтожить всякую церемонность, мысленно представив ее. Но, в то же время, и прекрасно понимаешь — уничтожить невозможно. Чаще всего встреча происходит не так, как ты себе ее представлял, — и в результате, все «приготовительные» мысли теряют значение.
Произошло то, чего я опасался: Мишка увидел меня первым…
Он окликнул меня, когда я, получив обратно паспорт, проходил в зал ожидания; Мишка стоял метрах в десяти, в толпе встречающих по другую сторону железного поручня и принялся радостно размахивать руками (в правой была зажата газета, свернутая в трубочку), а затем скрестил их над головой, точно пародировал сигнальную систему: «Стоп, корабль, остановись!..» — да, что-то именно в таком роде.
Я тоже помахал Мишке, сперва неуверенно, затем…
Мишка кричал мне: «Туда, туда проходи…» — и тыкал газетой куда-то в сторону, и казалось, будто он указывает в ухо старухи, морщинистой и высокой, с нелепо начерниленными волосами, которая стояла метрах в двух от него.
Мы с Мишкой стояли друг против друга; он улыбался мне мягко, добро, светло — как раньше; кудрявая шевелюра осталась прежней.
Квадратный подбородок; и еще я обратил внимание на двойную полукружную морщинку слева от губ — она не разгладилась, когда Мишка на секунду перестал улыбаться. Он все что-то говорил и расспрашивал о писательской деятельности, о тете Даше — как она поживает, — о том, наконец, «как вообще дела обстоят», но я слушал вполуха, и все старался поймать в его взгляде хоть какую-то тревогу или печаль или переживание за наше прошлое, за ту его часть, о которой так или иначе будешь остерегаться говорить, но странно — так ничего и не увидел. Взгляд Мишки был добродушен и абсолютно легок; и, в то же время, остр, резв.
«Господи, а может и впрямь глупо, что я все помню и все снова прокручиваю в голове? Может, естественнее было бы забыть? Нет, как же это… ведь это просто невозможно…»
Я сказал:
— Кажется, мы собирались встретиться возле конвейера.
— Господи, Макс, ну какая теперь разница.
— Никакой, — я слегка улыбнулся.
Выдохнул.
«Да, действительно нет никакой разницы: я увижу их здесь, если они только этого захотят». Более того, я был уверен, что они обязательно появятся.
Предвестники табора.
Все время — с момента эпизода, когда я выглянул из окна кинотеатра, и до настоящего момента, я боялся произнести про себя эти два слова. Что же случилось теперь? Почему теперь меня забирала только легкая опаска? Потому что встреча с Мишкой запустила меня в прошлое?
Возможно и так.
II
Мне было крайне любопытно узнать, как изменился Мишка за эти десять лет и чем живет теперь, однако я решил не задавать прямых вопросов, — пусть уж лучше рассказывает, о чем ему заблагорассудится.
Но, разумеется, первое, о чем заговорил Мишка, было письмо, которое он отправил мне по электронной почте.
— Не ожидал получить?
Я улыбнулся.
— Конечно, нет.
— Говоришь, рецензировал какие-то фильмы? Я отвлек тебя от работы?
Я отмахнулся.
— Да это так, абсолютная халтура.
— Подрабатываешь, когда писательство перестает приносить доход? — Мишка вдруг выставил руку вперед. — Скоро, скоро я тебе все расскажу. Потерпи чуть. Усядемся где-нибудь, и все расскажу, — Мишка улыбался озорно и подкупающе. (Но это была не паучья ухмылка).
— Так у тебя ко мне какое-то дело? Я так и понял.
— Все, все скоро расскажу… — повторил Мишка.
Он помог мне донести багаж до стоянки, а затем, когда мы уже сидели в такси, сообщил:
— Маша нас не встретит дома — к маме срочно уехала.
Посмотрел на меня и пояснил:
— Маша — моя жена.
Я закивал; Мишка улыбался; потом вдруг посерьезнел.
— У мамы Светы опять давление скачет. Мы боимся как бы не… ну ты понимаешь. Главное, что там не только давление — еще всякие другие симптомы…
