— Как он с тобой поступил?
«Ты говоришь с нами, но я-то подозреваю, что имеешь в виду себя».
— Я не хочу это обсуждать… Поезжай, если тебе охота. Посмотришь, как он там живет безо всяких хлопот.
«Да уж, как же тебе этого не жаждать — жизни безо всяких хлопот. Особенно после того, как дядя Женя сказал тебе до свидания».
— Я поеду, да. И как можно скорее.
— Как можно скорее? — мать снова оборачивается от разделочной доски.
— Да. Как можно скорее.
— Прямо на днях? А к чему спешка-то такая? Ты же говорил, у тебя тонна работы. Или как он поманил тебя пальцем, так сразу и нет работы. Я за тебя работать не буду, я тебе всегда это говорила. Не думай, что после смерти деда тебе удастся сесть мне на шею. Бежишь на цырлах к человеку, который вообще нас ни во что не ставит и никогда не ставил — а сколько я для него сделала! — мать все больше распаляется; нож щелкает ожесточеннее.
Иной раз я бы уже давно вспылил. Сейчас, однако, сохраняю совершенное бесстрастие. Я понимаю вдруг, что ни капли не люблю свою мать, — не люблю все последние годы да и раньше это была лишь привязанность, ничего более, — внезапная мысль вызывает облегчение; и даже настроение повышается.
Я жму плечами и тепло улыбаюсь ей.
— Не беспокойся. Все будет хорошо. Не переживай.
— А чего мне переживать-то!
Я делаю шаг к матери с намерением поцеловать ее — я не часто целую ее.
— Езжай. Мишка там как сыр в масле катается. Ты так никогда не будешь, потому что никогда к этому не стремился, дурак. И к деньгам тоже не стремился, как все нормальные люди. А Мишке просто повезло. Правильно, дуракам везет!
Я целую мать в щеку. Она удивлена — что это за приливы нежности! «Наверное, денег нет? Умаслить меня не удастся, не рассчитывай», — отрезает мать.
После этого я действительно начинаю выпрашивать у нее на полет в К***.
I
В К*** я вылетел по прошествии пяти дней после разговора с матерью — у меня оставалось еще порядочно фильмов на рецензирование, однако я принял решение отменить заказы и взять отпуск — на месяц раньше срока; причина моей спешки, в конечном счете, крылась только в одном (я, однако, даже себе в этом до конца не признавался): эпизод — когда я, находясь в кинотеатре, подошел к окну и увидел людей в просторных белых одеяниях, которые, шествуя вдоль улицы, катили катафалк, тоже белый, отделанный бархатом и кружевами, — этот странный эпизод вселил в меня бесчисленное множество подозрений…
«Да, все возвращается… Но нет, я не хочу этого!»
И сразу после я то и дело повторял себе: «Нет, нет, это не могли быть они… это… невозможно? Нет, скорее, невероятно… неужели вновь?..» — и на этом, пребывая уже в крайнем возбуждении, я осекался, боясь произнести про себя, о ком идет речь, и выходило глупо: зачем играть с собой? — но я оказывался совершенно не в силах преодолеть эту игру.
«И все же — почему конкретно ты так торопишься?..»
Меня одолевало желание прояснить… нет, скорее, прийти к чему-то — да, так вернее всего.
«Но к чему ты собираешься прийти?»
И ответа на этот последний вопрос я действительно не знал. Словом, в моей голове Бог весть что творилось… ………………………
…………………………………………………………………………………………
Даже предвкушение встречи с Мишкой до определенного момента отошло на второй план, и только когда самолет совершил первое прикосновение шасси к взлетной полосе, а в салоне послышались аплодисменты, звонкие, но разжиженные, — только после этого я стал представлять в своем воображении, как увижу его в зале ожидания и окликну, или же мы увидим друг друга одновременно: резкий обоюдный взгляд, затем резвая улыбка на Мишкином лице (улыбка и на моем лице; но какая?) и вот мы уже спешим друг к другу…
(То, что Мишка может увидеть меня первым — нет, этой мысли я избегал, ибо тогда я в любом случае оказывался обезоруженным).
Следующий момент, который я представлял себе — это когда мы уже стоим и держим друг друга за руки; нет, мы не станем разглядывать друг друга, как делают это старики, и все же я обращу внимание на перемены в случайных чертах его лица… …………………
…………………………………………………………………………………………
Я, конечно, способен был представить только прежнее Мишкино лицо.
