— Человек с испорченной репутацией.
— Вот именно.
Пауза. Потом Мишка выругался — в сердцах, но тихо:
— Черт возьми… — вид у Мишки был: «это я во всем виноват»; он выдохнул сильно и принялся теребить подбородок.
Затем резко поднял голову:
— А еще?
— Известно ли что-нибудь еще?.. — Пашка покачал головой; с сомнением, а затем заявил, что да, возможно была какая-то информация, но она до него, видимо, не дошла.
— Хотя, конечно, здесь все доходит до всех, — прибавил он, — но я мог что-то забыть, упустить… Если я что-нибудь еще вспомню, я доскажу вам.
— Представляю, какой удар был для Бердниковых… — Мишка почти шептал, — черт возьми… это же трагедия всего нашего поселка.
— Да, — просто кивнул Пашка, — а Бердниковы продали участок, кстати.
— Давно? — спросил Мишка.
— Три года назад. В Германию умотнули.
— В Германию?
— Да. Прабабка еще была жива к этому моменту. Да может, она и сейчас жива. А новые владельцы… я понятия не имею, кто они такие. Они и не приезжают. Вообще.
* * *
Мне едва хватило терпения дождаться, пока мы распрощаемся с Пашкой.
— Мишка! Что же… что же теперь делать? — спросил я едва мы вышли за широковскую калитку.
Он остановился и посмотрел на меня.
— В каком смысле?
— Как в каком смысле? Ты что не понял: это Перфильев… убил Ольку.
— Ты что… — Мишка покрутил указательным пальцем у виска, — «того», а?
— Пашка так сказал!
— Да неужели? Ты глухой что ли? Или идиот?
Меня задели его слова — даже если списать на нервную лихорадку, которая меня охватила… он мог бы выразиться и помягче.
— Неважно, как он сказал, я-я… — пролепетал я.
— Хо! — Мишка снова зашагал — мы уже были на нашем участке.
— Я хочу сказать… теперь есть зацепка — мы должны… — мне хотелось сказать «расследовать», но я почему-то постеснялся этого слова и заменил на: — разузнать… ну может быть как-то надавить на Перфильева? Он что-то знает, в любом случае.
— И как ты предлагаешь это сделать? Все уже делали — ни у кого не вышло, а у нас получится?
— Все уже делали? Разве?
— Послушай… это полнейший бред. Он не расколется. Он пошлет нас подальше — и все… Ты только не подумай, что я отказываюсь, потому что не хочу нажить себе проблем — нет. Просто у нас действительно ничего не выйдет.
Перед моими глазами встал эпизод пятилетней давности, когда Мишка так и не вышел на плиты, не стал выступать на общем собрании со своей «теорией государства».
И мы все были благодарны ему.
Тогда.
— Откуда ты знаешь? — процедил я.
— Можешь поверить мне на слово.
Весь следующий час я посвятил тому, что только и канючил, и давил на Мишку: «мы должны что-то сделать… мы не можем это так оставить… придумай, что сделать…» — и все такое прочее.
— Ты меня об этом просишь? Давай ты сам придумаешь, и мы это обсудим. Правда, я обещаю тебе: если ты сам придумаешь, мы это обсудим.
— Ну Миш!.. — я остановился в замешательстве; мы сидели в доме, в нашей комнате, на кроватях. — Придумай сам!
— Сам я не буду придумывать.
— Но у тебя же лучше получится.
— Нет-нет, я не буду этого делать, — совершенно спокойно отказался Мишка.
— Почему?
— Слушай… Макс… пойми, — его голос вдруг принял назидательную интонацию, — слишком много времени прошло уже.
— Ага, слишком много времени! Значит, можно обо всем забыть, да? — не выдержал я.
Мишка на это и впрямь разозлился.
— Ну хорошо, идем, — он встал и демонстративно открыл дверь комнаты, — пошли!
— Куда?
— К Перфильеву, к кому же еще! — Мишка произнес это без ехидства, — будем давить на него, допрашивать — все, как ты скажешь. Только я с тобой после этого не общаюсь… точнее так: я буду с тобой общаться, но ни за какой помощью ко мне не обращайся.
— В этом деле?
— В любом деле, Макс.
— Это нечестно, Миш.
— Нечестно? Ну хорошо… давай вообще без ультиматумов — я в твоем распоряжении. Полностью. Делаем все, как ты скажешь, — Мишка выговорил это очень резко, даже грубо.
Я двинулся было к двери… и застыл. Паршивее всего было то, что я просто боялся Перфильева, — даже если и Мишка в союзниках.
— Ну что же ты? Пошли — если ты так уверен в успехе.
Я вдруг понял, что Мишка совершенно прав: мы ничего не можем сделать.
Мы всего лишь дети.
