С другой же стороны, думаю, и не ставя перед собой цели ужалить, я, так или иначе, сказал бы нечто подобное, потому как несколькими секундами раньше мне вдруг пришло в голову, что в фильмах было полным полно подобных «щекотливых» сцен. Мать, вероятно, завела разговор примерно так: «Есть одна новость, которую я должна сообщить тебе…»
«В чем дело?» — спросил бы дед, обернувшись от стола, на котором лежал том Большой советской энциклопедии.
«Плохая новость… очень, очень плохая», — сказала бы мать и т. д.
Я почти угадал. Почти — разница состояла лишь в том, что мать, вместо слова «новость», употребила иное слово, — пожалуй, довольно странное в данных обстоятельствах: «тайна».
«Есть одна тайна. Хочешь я открою тебе тайну?»
«Ты о чем? — сняв дальнозоркие очки, дед обернулся от стола, на котором лежал том энциклопедии, — что за тайна?»
«Тайна, которую я храню…» — она запнулась, стараясь выбрать лучшее продолжение. Интересно, она смотрела при этом в сторону?
«Давно?» — спросил дед.
«Да… Ровно два часа. Плохая тайна… очень, очень плохая».
Я почти угадал — и в то же время не угадал вовсе.
И самое главное: когда «тайна» открылась, с дедом не произошло ничего из того, что приковывает зрительское внимание к фильму.
Он немного обмяк, его светлые глаза очень широко открылись; затем помял губами и причмокнул пару раз.
У деда мог случиться сердечный приступ, удар — все, что угодно, — но только не сразу после того, как он узнал.
Хотя бы полчаса спустя…
«Он так ничего и не сказал?» — спросил я у матери.
«Нет, почему… он сказал: „знаешь, как Вадик пил последний год… так я не удивлен, что у него сердце не выдержало. К этому все шло“. И правда… Меня сначала удивило, что он так спокойно отреагировал, а теперь я, знаешь ли, с ним согласна».
«Но ты все равно не успокоилась», — заметил я утвердительно.
«Нет… конечно, нет».
Мишка упомянул об изменениях, которые произошли за эти годы. Мать действительно не давила на меня, как прежде, но правда в том, что она так или иначе не отпустила бы нас на дачу одних или «с одним только дедом» (в данном случае, это было равнозначно), — это была бы «слишком большая роскошь, слишком». Так теперь она любила говорить о чем-то, с ее точки зрения, все равно непозволительном. И то, что все же материнские оковы оказались на два-три дня полностью разрушенными, явилось только результатом Мишкиных дипломатичности и авторитета. (Результатом того, что изменения не обошли стороной и его тоже).
Это был уже не прежний фантазийный подросток с «высшей степени странными» идеями и способный вспылить по любому поводу. Заканчивая первый курс юридического факультета МГУ, Мишка сумел уже устроиться в юридическую фирму.
Моя мать, скорее всего, оценила это так:
«Образование важно. Но рабочий стаж — он еще более важен. Настоящий старший брат, серьезный, ответственный. Нормальный человек, безо всяких бредовых идей. Изросся, наконец!»
К счастью, последняя оценка, относящаяся к Мишке непосредственно, не соответствовала действительности (той «правильной» действительности, в которой жила моя мать), ибо в конечном счете с его стороны — по отношению к ней — изменилось только одно: он стал во всем и всегда с ней соглашаться.
А все остальное впечатление мать достроила сама.
Я, тем не менее, был твердо убежден, что, как Мишка ни проси, все его притязания потерпят полный провал — потому до самого последнего момента не думал и не принимал всерьез, что нам предстоит ехать на старую дачу. Положа руку на сердце, их разговор я слушал вполуха. И все же постараюсь поточнее воспроизвести его здесь.
Кажется, началось все издалека: мать рассказывала Мишке, как ему следует переоформлять на себя гараж, доставшийся от отца, и к кому за этим обратиться. Мишка сидел в кресле, в напряженной позе: согнулся, озадаченный взгляд устремил в пол; рука подпирала подбородок — ну точно мыслитель, занятый фундаментальной философской проблемой!
Мишка теперь принимал такую позу в одном и том же случае — когда моя мать принималась втолковывать ему насчет оформления каких-нибудь бумажек.
Он все молчал, слушал… как вдруг рассыпался в благодарностях — мол, мы отдаем ему этот гараж, а на самом-то деле он ведь нам принадлежит!
