Океан синий, теплая вода щекочет пальцы. Но все это сон, этого не может быть. Я снова что-то слышу, музыку какую-то, значит, это все сон. Опять у меня над головой бетонный купол, только теперь с громадными пробоинами, с голой арматурой, дым ест глаза. Теперь я могу встать, меня больше никто не придавливает к земле. Делаю несколько шагов. Когда в голове шумит, а в ушах играет музыка, идти легко. Все вокруг какое-то ватное.
Останавливаюсь на берегу зеленого озера. Только никакого озера больше нет. Голое дно, валяются синие пластиковые бочки и битый кирпич. А там впереди, где раньше посередине озера стоял бетонный блок, Бертин центр мироздания, куда он один умел добраться вплавь, куча бетонных плит, черный кратер, из него вырывается огонь, и черный дым столбом уходит в небо, где уже и звезд не видно.
Ни звука. Что происходит? Это кто там? Отец, что ли, разгребает завалы мусора? На другом берегу четыре фигуры стоят группой, три высоких, похожих друг на друга, мне знакомых, и одна пониже, с мокрой головой, которая блестит в свете пламени. Блестит как зеркало, так что другие в ней отражаются, и отражения похожи на пляшущих маленьких осьминогов.
Дно озера скользкое, ноги разъезжаются, не слушаются, как будто не мои. Но как же сияет Берти, когда я добираюсь до него и отца. Смеется, говорит что-то. Я ничего не слышу, только вижу, как он шевелит губами. А уютно он тут устроился, среди бетонных обломков, как в кроватке. Он протягивает что-то сверкающее. Серебряный стержень.
Отец оборачивается ко мне. Я вижу совсем близко его лицо. От серы и аммиака щиплет горло, слова отца долетают глухими ударами издалека. Он наклоняется к Берти и отбрасывает куски бетона и стальную арматуру. Берти, наш Специальный, держит вытянутой рукой свой бесценный трофей, триумф предпринимательства. Быть ему очередным сотрудником месяца, а то и всего года. Четыре придурка с того берега в жизни не видали такого исключительного Специального. Что там их башня, что их динамит! Лузеры! Настоящее предпринимательство идет от сердца! И требует мужества! Видимо, до них это только что дошло. Пусть валят отсюда через дыру в стене и топают в темноте к своей белой башне!
Без сильных людей, обращаюсь я к Берти, и мои слова гулко отдаются у меня в голове, без знатоков и специалистов никакого дела не бывает. Берти победоносно держит в руке серебряный стержень, сокровище вселенной. Берти — пример для всех последующих поколений предпринимателей. Отец тянет меня за руку вниз, я опускаюсь на корточки. Он только что отодвинул последнюю бетонную плиту, которая накрывала Берти до пояса. И теперь отец мне объясняет: надо взять его рубашку и укутать Берти ноги, пока он сам, отец, поднимает туловище брата от пола. Ноги, вернее то, что от них осталось: две обгорелые закругленные культи, черные от копоти, как будто отполированные огнем. С запахом сандалового дерева.
Нам с Берти запрещено в одиночку ходить в обойно-коверный город. Его жители, говорит отец, сами строят свои жилища и устанавливают свои правила, им никакой другой закон не писан. Они живут в домах, сколоченных из досок, дверей шкафов, вместо окон вставляют автомобильные стекла. Отец вообще не собирался туда с нами идти. Ему бы остаться дома, сказал он, устал он. И вот теперь он сидит на переднем пассажирском месте, тупо уставившись в стекло. Мать не сказала отцу ни слова, ни по дороге, ни дома, пока собирала большую сумку. В эту сумку она уложила Бертины подушки с медвежатами, его пижаму с космическим рисунком, зубную щетку, будильник, который когда-то, по легенде, принадлежал Человеку-пауку. Она положила туда и иллюстрированную книгу Берти о каком-то острове, с вулканом на обложке, возле которого корабль будущего ждет посетителей. И, разумеется, Бертину большую карту мира.
Теперь мать ведет «мерседес», и машина въезжает в деревянные ворота, сплошь увешанные и выстеленные коврами, и вот уже со всех сторон к автомобилю липнут безработные. Хлопают по капоту, льнут лицами к стеклам, оставляя следы и разводы. Матери приходится притормозить и пропустить корову, которая переходит улицу в толпе. Заберите отсюда вашу корову, кричит отец, но стекло не опускает.
