Предприниматели - страница 24
Берти, такой тихий, лежит в своей новозеландской кровати. И мне вдруг становится так грустно. Вот стоит сегодня здесь эта стена из камешков, и мы с Берти можем на нее смотреть. И у меня внутри поднимаются самые прекрасные и сердечные чувства, но заодно что-то там такое есть, какая-то слабость, грусть, отчего горло перехватывает. Наверное, думается мне, от великой красоты, что слагалась веками, всегда становится грустно. Вот бы Берти проснулся, сходили бы вдвоем погулять в обойно-ковровый город, и он бы мне сказал: я видел во сне маленькие городки, но теперь я проснулся, и мы снова можем приниматься за работу. И мама обнимет меня и Берти. И отец скажет: сегодня отдыхаем, а завтра «Специальный день». А Берти с этого момента — сотрудник года!
Но когда мать и отец возвращаются, становится ясно, что Берти остается, а мы уезжаем без него. Вечером за ужином молчание. Каждый думает о своем под кухонным абажуром. Иногда необходимо вот так посидеть в тишине и подумать, говорит мать. Потом меня отправляют спать, потому что отцу и матери нужно еще что-то обсудить. Я поднимаюсь наверх, грохоча дверьми в мою комнату и в ванную. Сажусь на лестницу. Ни слова не разобрать, что они там говорят, только шепот.
На другое утро отец принужден остаться в постели. Голова болит особенно сильно, сообщает мать. За дверью спальни я слышу ее шепот и стон отца. И кто-то плачет. Это отец плакал, объясняет мать, ему сейчас тяжело и грустно. И от этой грусти он немного устал.
И на следующий день отец не встает с постели. А у меня целый день свободен. Теперь можем наконец свалить, напоминает мне длинноносый Тимо у пруда.
Не могу сейчас, отвечаю, надо дождаться, когда брат вернется.
Но пора уходить, настаивает Тимо, скоро зима, к тому времени у нас должен быть уже дом за Вогезами.
Не могу, отвечаю, жду брата.
Длинноносый Тимо глядит на меня, потом встает и бросает в поле полную горсть земли. Ты просто не хочешь идти со мной, говорит Тимо, и мрачнеет и смотрит на меня злобно. Поворачивается и уходит в поле. Я бы окликнула его, я бы побежала за ним, но не окликаю и только смотрю ему вслед, пока он не скрывается в кустарнике.
Несколько дней я жду его и сижу на скамейке возле «Эдеки», он не приходит. Сердится. И долго еще будет сердиться.
А отец все не встает, не выходит из своей комнаты, его мучают головные боли и ни на минуту не отпускают. Не выходит к столу, хотя мать готовит свою лучшую лазанью. Иногда он медленно передвигается по дому, подолгу останавливается, тяжело дыша, и снова возвращается в кровать отдохнуть. Сколько же нам на это смотреть?