— Ты о нем позаботился?
В этом она вся, заботится о душе распятого убийцы, не меньше, чем о душе погибшего святого.
— Если ты любишь тех, кто любит тебя, какая тебе в том награда? — тихо отвечаю я.
Ее рот кривится в улыбке. Я тоже улыбаюсь.
— Мы сделали для него все, что смогли. Похоронили посреди прекрасного гранатового сада. Я вознес молитву за его душу. Остальное в руке Божией.
Нежно, будто дотрагиваясь до своего любимого, она касается моих рук.
— Он был бы очень благодарен тебе за это, Йосеф. Как и я.
Я понимаю, что она говорит о Иешуа, а не о Дисмасе. От ее слов на моих глазах выступают слезы.
— Йосеф, пожалуйста, попытайся понять меня. Ты так помог нам, так помог… ему… столько сделал. Я не могла положиться на волю случая. Если бы они поймали тебя с его телом, весь гнев префекта обрушился бы на тебя. Поэтому я…
Она опускает взгляд, стыдясь содеянного, стыдясь своего обмана.
— Ты взяла риск на себя, — шумно выдохнув, отвечаю я, закрывая глаза.
Несколько мгновений я сижу так, думая о ее отваге, давая этим мыслям проникнуть в глубины моего сердца.
— Марьям, в самом деле ты — величайший из его апостолов. Ты сделала его учение частью себя самой. Он бы очень гордился тобой.
Она всхлипывает, но старается подавить рыдания и более не издать ни звука.
Я даю ей время успокоиться.
— Что ты будешь делать теперь? — спрашиваю я. — Тебе нельзя оставаться в Ерушалаиме. Это слишком опасно.
Она судорожно сглатывает.
— Я отправляюсь в Галил. Друг сказал мне, что Кифа туда отправился. Я должна посмотреть в его глаза, Йосеф. Я уверена, что именно он…
— Как и я сам, — отвечаю я. На смену печали приходит гнев. — Хочешь, я пойду с тобой?
Она качает головой.
— Нет, я должна сама это сделать. Тебе тоже надо уехать, Йосеф. Этой же ночью. Синедрион разыскивает тебя, а префект…
— Да, Лазарь мне сказал. Если я останусь, наверняка меня арестуют.[105]
Облако закрывает круглый лик луны, и ущелье погружается во мрак.
— Хозяин, — обращается ко мне Тит. В ночи его темные волосы кажутся серебристыми, седыми, и от этого он выглядит куда старше своих лет. — Я знаю, что ты не сказал мне всего, когда это только начиналось, но теперь…
— Да, — выдохнув, отвечаю я. — Теперь пришло время понять все. Ты заслужил право знать всю правду, больше, чем кто-либо другой.
Он выжидательно смотрит на меня, иногда поглядывая на Марьям.
— Гамлиэль… он сказал, что для того, чтобы предотвратить бунт, нужно что-то значительное, столь ошеломляющее, чтобы толпа была потрясена. Чтобы люди сложили оружие и забыли свой гнев и вместо этого бросились в объятия друг друга.
Тит обдумывает сказанные мной слова. Долину Кидрон обдувает прохладный ветерок, и одежды. Тита развеваются.
— Ты имеешь в виду исполнение пророчеств?
Я бросаю взгляд на Марьям. Она молчит.
— Мы знали: многие люди решат, что он сбежал. Еще большее число подумает, что его тело выкрали. Но истинно верующие, ожидающие прихода мессии…
— Уверуют, — благоговейно шепчет Тит.
— Всем своим сердцем, — на одном выдохе произносит Марьям.
Я жду дальнейших вопросов, но он их не задает. Я встаю и смотрю на вход в гробницу.
Марьям снова начинает раскачиваться взад и вперед.
— Он там? — спрашиваю я. — Ты сюда его принесла?
«Зачем бы еще она здесь сидела?»
Она закрывает глаза, и ее плечи опускаются. Наконец, взяв себя в руки, она отвечает:
— Это гробница его семьи. Он высек этот знак совсем недавно…
Ее хриплый голос затихает.
Я смотрю на знак тектона. Его дед, прадед и другие предки, скрытые в тумане времени, были превосходными каменщиками. Он был бы рад находиться вместе с ними. Это подходящее место.
Какое-то время я просто смотрю, вспоминая его звучный низкий голос…
Склонив голову, я начинаю молиться.
— Да возрадуются пребывающие в Доме Господнем, ибо вечно будут восхвалять Его! Да возрадуются люди, ибо так будет, да возрадуются люди, чей Бог — Бог Вечный. Восхваляю тебя, Бог мой, Царь мой, благословенно имя Твое во веки веков.
Марьям поднимает голову, удивленно глядя на меня. Вместе с Титом они начинают повторять слова молитвы.
— Восхвалим же имя Вечного и возвеличим имя едино Его. Амен.
