Какое-то мгновение я не могу ничего сказать, даже пошевелиться. Хотя Синедрион может и не знать этого, но мне не следует удивляться, что это известно Пилату.
— Ты слишком много платишь соглядатаям, Луций, — говорю я. — У них должно быть много более важных дел, чем следить за мной.
Луций улыбается.
— За тобой? Зачем мне следить за тобой? Мои соглядатаи присматривают за бунтовщиками и мятежниками. Ты же, надеюсь, не один из них?
— А что, если да? — спрашиваю я, сложив руки на груди и угрюмо глядя на него. — Тебя же это не сильно испугает?
В ответ он смеется.
— Если только не увижу тебя завтра въезжающим в город на уродливом маленьком осле и за тобой не будет идти орущая толпа немытых людей. Тогда да, конечно, это потрясет сами основы Рима.
Он картинно дрожит, изображая страх. Явно очень доволен собой.
Я решаю вернуться к делу.
— Луций, являюсь я его последователем или нет, это все же не освобождает меня от обязанности передать тебе решение Синедриона.
— Конечно же нет. Я и не имел этого в виду, только хотел сказать, что, должно быть, они очень тебе доверяют. Будь я на их месте, я бы опасался, что ты можешь и не передать мои слова в точности. Хочешь вина?
— Премного благодарен, но нет.
— Может, воды?
— Сейчас не хочу пить.
Пожав плечами, Пилат отпивает вина из чаши. Эта чаша — настоящее произведение искусства. По краю изображена колонна марширующих римских солдат в красной форме со щитами и в бронзовых шлемах. Потрясающая работа. Различим даже герб на каждом из щитов.
— Правда или нет, что людям твоего народа запрещается покидать свои дома после с захода солнца сегодняшнего дня? — небрежно спрашивает Пилат.
— Да, префект, с того момента, когда два свидетеля смогут счесть на небе три звезды.
— И нарушить этот закон — серьезное преступление?
— Да, это так.
Пилат неодобрительно ухмыляется.
— Значит, тогда все будет тихо. После всего этого ужасного шума и толкотни на рынках я с нетерпением жду тишины.
Глядя на меня, он улыбается и делает знак помощнику, чтобы тот долил ему в чашу вина. Помощник выполняет приказание, а я теряюсь в догадках, что же у него на уме. Он никогда не задает вопросов просто так, а еврейские законы, касающиеся Песаха, он знает практически не хуже меня. В бытность его здесь уже прошло три Песаха.
— Да, будет тихо, — с подозрением говорю я, — если ты не собираешься сам вызвать волнения. Иначе зачем у тебя во дворце целая когорта солдат?
— Какие волнения? Ты имеешь в виду казнь твоего жалкого незаконнорожденного друга, которого только что привели? Это вызовет бунт? Или, правильнее сказать, еще один бунт?
Охранники отступают назад, оставляя Иешуа стоять одного посреди зала в янтарном свете светильников. Его взгляд, похоже, устремлен в какое-то нездешнее царство, и то, что он видит, не слишком ему нравится.
Мускулы у меня на животе сжимаются.
— Иешуа бен Пантеру очень любят почти все, о чем свидетельствует восторженный прием, оказанный ему пару дней назад, когда он въехал в город на «уродливом маленьком осле», как ты сказал. И как ты знаешь, здесь почти все ненавидят Рим. Так что вполне очевидно: тебе не стоит провоцировать бунт.
— А тебе должно быть очевидно, что я не могу игнорировать факт государственной измены.
Я откидываю голову, выставляя вперед подбородок.
— Префект, собрание Совета семидесяти одного продолжалось почти всю ночь. Мы допросили Иешуа бен Пантеру и свидетелей. Мы не нашли доказательств государственной измены. Показания свидетелей практически ни в чем не совпадают. Если у тебя есть другие доказательства, мы были бы очень признательны, если бы ты позволил нам с ними ознакомиться.
— У меня есть два свидетеля, которые, будучи допрошены каждый по отдельности, подтвердили совершение им деяний, составляющих факт государственной измены по отношению к Риму, — без обиняков отвечает Пилат.
— Это уважаемые люди?
— Презренные люди. Зелоты. На этой неделе они уже убили троих моих солдат во время беспорядков, случившихся у ворот Храма. Безусловно, я приговорил их к смерти, но после долгого бичевания они рассказали многое, в том числе назвали бен Пантеру в числе людей, их поддерживающих. Я подозреваю, что он намеренно спровоцировал беспорядки, чтобы дать зелотам возможность напасть на моих людей.
