Солдаты окружают его.
— В Преториум, шагом марш! — командует декурион.
Я иду следом за ними вместе с двумя храмовыми стражниками.
Преториум Пилата представляет собой внушительное сооружение, расположенное на вершине западного холма в верхней части города. С крыши он может даже наблюдать за жертвенным алтарем в Храме, и это доставляет ему удовольствие. При каждом удобном случае он напоминает священникам, что никогда не упускает их из виду в буквальном смысле слова. Кроме того, ему чрезвычайно нравится, что всего столетие назад нынешний Преториум являлся дворцом Хасмонеев, еврейских царей.[85]
Я иду по дороге на восток и уже вижу вдалеке Преториум. Огромный квадрат с башнями по углам, более всего напоминающий роскошно отделанную крепость.
Солдаты умолкли, но их тяжелая поступь по мостовой эхом отдается от стен низеньких, с плоскими крышами домов бедноты, стоящих вдоль дороги. То тут, то там видны лежащие у дверей собаки. Некоторые рычат или лают, когда мы проходим мимо. Люди уже начинают просыпаться, ветер доносит дым горящих очагов, на которых готовят завтрак. В окнах виден свет горящих ламп. Во многих — лица людей, выглядывающих, чтобы посмотреть на нас.
Мы поднимаемся на западный холм, и я начинаю дышать глубже. Семь лет назад благодаря моему знанию языков Синедрион назначил меня посредником для связи с префектом. Таким образом я знаю Луция Понтия Пилата с того времени, как он был назначен на пост префекта Иудеи три года назад. Он называет меня своим другом, настаивая, чтобы мы обращались друг к другу по имени. Думаю, его это забавляет. Но я точно знаю, кто он есть на самом деле: безжалостный и практичный человек, способный на любую жестокость и презирающий всех без исключения евреев. Вне зависимости от моих переживаний сейчас мне надо проявить всю силу духа.
Мы поднимаемся по лестнице, ведущей к воротам, и солдаты преторианской гвардии жестом показывают, что декурии и арестованному разрешается войти внутрь. Просторный внутренний двор засажен оливами и пальмами, очень красивое и благоухающее место, особенно в этот тихий предрассветный час.
Солдаты декурии продолжают двигаться вперед четким строевым шагом, а вот мои ноги отказываются нести меня. Практически в каждом из освещенных окон я вижу расхаживающих взад и вперед людей. В полумраке у стен стоят другие солдаты. Меня охватывает паника. Судя по всему, здесь не меньше пятисот человек — полная когорта римской армии. А в городе расквартированы еще три когорты. Неужели Пилат вызвал сюда дополнительную когорту, опасаясь восстания в праздничные дни? И почему Синедрион не был проинформирован об этом?
Я спешно прибавляю шаг, догоняя декурию. Солдаты четким шагом идут через двор, направляясь к залу суда, у входа в который стоят двое часовых.
— Оставайтесь снаружи, на тот случай, если мне понадобится отправить послание первосвященнику, — говорю я двум храмовым стражникам, прежде чем войти внутрь.
— Хорошо.
Следом за декурионом я прохожу внутрь, в зал суда. Несмотря на желтоватый свет десятков масляных светильников, это помещение вызывает ощущение холода. Стены ослепительно белые — из известняка и белого мрамора, оштукатуренные галереи тоже холодного белого цвета. Даже сам Луций Понтий Пилат одет в белую тогу. Он стоит у секретариума — скрытой от посторонних глаз комнаты, где проводятся слушания и судебные разбирательства. Рядом с ним стоят двое аппариторес, судебных служителей. Пилат высокий, мускулистый, с темной от загара кожей и жестким взглядом темных глаз. Из-за коротко остриженных темных волос и чисто выбритого подбородка его лицо выглядит совсем треугольным. В одной руке у него чаша с вином, в другой — какой-то свиток, очевидно с докладом. Он читает его.
— Salve, префект, — приветствую я его, кланяясь.
— Доброго тебе утра, Иосиф Аримафейский, — отвечает он, не отрывая глаз от свитка. — Здоров ли ты?
— Вполне, — отвечаю я, выпрямляясь. — Знаешь ли ты, зачем я здесь?
Опуская свиток, он смотрит на меня.
— Да. Я удивился, когда Каиафа сообщил, что поручает тебе передавать решения Синедриона. Зная — а ведь они обязаны это знать, — что ты верный последователь обвиняемого, — говорит он, жестом показывая на Иешуа.
