— Подойди, — приказывает он Иешуа.
Иешуа подходит к Пилату, становится на колени.
Пилат удивленно поднимает брови. Похоже, он подозревает его в умышленном раболепии с целью добиться снисхождения. Я же знаю, что это не так, я не раз видел, как Иешуа преклонял колени перед своими собственными учениками, так же как перед больными и убогими.
— Они называют тебя равви, не так ли?[86] — спрашивает Пилат.
Иешуа снова закрывает глаза, его губы движутся, беззвучно произнося молитву.
— Следует ли мне так называть тебя? Равви? — настаивает Пилат. — Ты учитель? Великий вождь? Мудрец?
— Всякий, кто во Истине, слышит голос мой, — шепчет Иешуа.
— Его голос, а не императора, — злобно шепчет Пилат, бросая взгляд на меня.
Снова оборачивается к Иешуа.
— Я слышал, как многие иудеи говорили, что ты — сын Давидов. Ты царь? Царь еврейский?
— Ты так сказал, — отчаявшись, отвечает Иешуа.
— Это означает «да» или «нет»? И будь осторожен с ответом. Именование себя царем евреев является государственной изменой, согласно lex Julia — римским законам.
Иешуа благоразумно воздерживается от ответа, понимая, что его пытаются подловить на слове.
Пилат разочарованно вздыхает.
— Позволь мне высказаться яснее, чтобы я был уверен, что ты в точности понимаешь предъявленное обвинение. Провозглашать себя царем провинции, находящейся под управлением Рима, если император не даровал тебе такового титула, как сделал он это по отношению к вашему царю Ироду, является государственным преступлением, именующимся crimen laesae maiestatis. Но я не слышал, чтобы тебе был дарован такой титул. Или был?
— Царство мое не от мира сего. Будь это иначе, разве не восстали бы мои последователи прямо сейчас, чтобы освободить меня? Я пришел в этот мир, чтобы свидетельствовать об Истине.
— Меня не интересует, сколь храбры твои так называемые последователи. Я спрашиваю, являешься ли ты царем. Подразумевая, что если у тебя есть царство, где бы оно ни находилось, то, следовательно, ты провозгласил себя царем. Это правильно?
Иешуа хранит молчание.
Темные брови Пилата сходятся.
— Возможно, я неправильно понял твой ответ. Имел ли ты в виду, что не являешься царем в политическом смысле этого слова, но скорее в смысле теологическом или нравственном?
Губы Иешуа сжимаются.[87]
Пилат оборачивается ко мне.
— Иосиф, ты же видишь, что подобные притязания лишь усугубляют его вину. Он провозглашает, что царство его не ограничивается этой маленькой, отдаленной, захудалой провинцией, что оно божественно и всеобъемлюще. Следовательно, он противопоставляет себя и свое царство божественной природе императора и Рима. А ведь божественным и всеобъемлющим может являться лишь царство бессмертного Тиберия Цезаря.
Кровь начинает закипать в моих жилах. Я понимаю, зачем он оставил занавесь открытой. Я стал свидетелем. И он хочет, чтобы я доложил Синедриону об увиденном.
Не думая о последствиях, я открываю рот, чтобы, возразить, но Пилат опережает меня.
— Иосиф, даже если бы у меня не было признательных показаний зелотов, свидетельствующих о его изменнических словах, я не могу допустить, чтобы, такое неуважительное отношение к императору осталось безнаказанным. Ты, конечно, понимаешь это.
Вставая, он произносит приговор.
— Иешуа бен Пантера, в соответствии с законами Рима я признаю тебя виновным в государственной измене по отношению к священной Римской империи. Приговариваю тебя к распятию сегодня же вместе с Дисмасом и Гестасом, твоими сообщниками.
Поворачиваясь ко мне, он улыбается.
— Декурион, отведите осужденного в камеру. Но прежде, в знак моего благоволения к моему хорошему другу Иосифу Аримафейскому, пусть бен Пантеру отхлещут до полусмерти. Это ускорит его смерть на кресте, он не будет слишком долго мучиться. Я ведь великодушен, правда, Иосиф?[88]
Декурион машет рукой солдатам. Те окружают Иешуа и уводят его в тюрьму.[89]
Все мое тело будто пронзает болью. Кружится голова.
«Нет! Нет! Нет!!!» — звучит где-то в сокровенных глубинах моей души.
Глянув на меня, Пилат направляется к выходу.
— Префект, пожалуйста, удели мне еще пару мгновений.
— Безусловно, Иосиф, ты, же мой друг.
