Преданное сердце - страница 156
Чтобы не создавать осложнений в семье, я продолжал ходить в церковь. Иногда во время утренней службы я решал математические задачки, иногда чертил какие-то узоры на карточках для обетов, иногда воображал, что нахожусь где-нибудь на краю земли или мчусь сквозь космическое пространство. Каждое посещение церкви было испытанием, но мне почти всегда удавалось придумать что-нибудь интересное, чтобы убить время. В первую воскресную службу после нашей с Полом беседы, когда дошла очередь до Символа веры, я страшно занервничал. Что подумает Пол, увидев, как я преспокойно читаю этот текст? Мне захотелось отвести взгляд, уставиться куда-нибудь в окно, но я, сам не знаю почему, смотрел прямо на Пола. Вот уже пропели "Славим Господа", сейчас начнется… Я открыл рот, чтобы произнести «Верую», как вдруг — что это? Пол, прочитав первую строку, подмигнул мне! Да-да, не моргнул, а именно подмигнул! Заметил ли это кто-нибудь еще? В тот момент, когда все вокруг бормотали слова "Который был зачат Духом Святым…", я подмигнул в ответ. В следующее воскресенье мы снова перемигнулись, и в последующее тоже, и еще, и еще… Это перемигивание стало для меня в церкви самым важным. Трудно прожить жизнь без Бога, и легче делается на душе, когда знаешь, что рядом с тобой — собрат по несчастью; легче делается на душе, когда есть такой вот отец Петтигрю, который подмигивает тебе, когда начинаешь читать Символ веры.
Еще несколько лет назад я с уверенностью сказал бы, что живу полнокровной жизнью, а теперь у меня осталась одна лишь семья. С ней-то и было связано мое последнее прозрение.
Вообще говоря, дела в семье даже начали поправляться. Женившись на Саре Луизе, я в течение десяти лет чувствовал себя ее мужем и только: все знали, что я происхожу из гораздо более низкого круга, чем она, и что своим благосостоянием я целиком и полностью обязан ее отцу. Однажды, когда я впал в тоску от мыслей о том, что живу иждивенцем, Сара Луиза купила мне открытку с надписью: "Дареному коню в зубы не смотрят". Открытку эту я положил себе в бумажник и каждый раз, доставая деньги, смотрел на нее. Я уже начал сомневаться в том, что смогу когда-нибудь привыкнуть к роли тени Сары Луизы, но тут ситуация начала меняться.
Прежде всего, умерла моя мать. Ее смерть не была для нас неожиданностью. Я запомнил тот вечер в пятьдесят седьмом, когда, вернувшись из Атланты, нашел маму на кухне за бутылкой виски. Тогда я подумал, что это она нарочно устраивает для меня такое представление: ведь она была готова на все, лишь бы я бросил Эрику и женился на Саре Луизе. В маминых чувствах я разобрался правильно, а вот насчет виски ошибся. Много лет она попивала втихомолку, и к тому времени, как отец рассказал мне об этом, меньше чем несколькими бутылками в неделю уже не обходилась. Порой ее начинала мучить совесть, и тогда мы устраивали ей курс лечения, но помогало это ненадолго. Когда мама отправлялась в больницу в последний раз, она выпивала, по нашим подсчетам, не меньше литра в день. Так она и лежала в больнице, томясь и слабея, пока в конце концов у нее не перестала работать печень.
Похоронив маму, я почти не сомневался, что теперь и отец точно так же покатится вниз: жизнь его казалась настолько серой и унылой, что, по моим представлениям, наслаждаться ею он никак не мог. Я заблуждался: оказалось, что у отца уже несколько лет была подруга, и теперь он начал появляться с ней на людях. Звали ее Кэтлин Доети; она была католичка, жила раньше в Чикаго, а потом каким-то образом очутилась в Нашвилле, где стала работать консультантом по инвестициям. Хотя они с мужем, тоже католиком, жили раздельно, встречаясь только ради детей, об официальном разводе не могло быть и речи. Я был благодарен Кэтлин за то, что она подбадривала отца, но еще больше — за ее деловые советы, потому что, как выяснилось, она обладала исключительной сметкой, которой так не хватало отцу. Я знал, что у мамы был участок земли неподалеку от Льюисбурга и вклад в каком-то деревенском банке, но мне и в голову не приходило, что из этого можно извлечь что-нибудь существенное. Однако Кэтлин считала иначе. Она уговорила отца продать обе фермы, приобрести карандашную фабрику и в подходящий момент сбыть акции в банке. Доход от операции составил четыреста тысяч. С этим капиталом она скупила акции компании "Минни перл фрайд чикен", когда они шли по двадцать долларов, а потом, когда цена подскочила до шестидесяти долларов, вышла из игры. Повинуясь какому-то инстинкту, она вложила эти деньги в полупроводники и опять сбыла акции в нужный момент. Не успел отец понять, что, собственно, произошло, как Кэтлин сколотила ему пару миллионов. Но не только за денежными делами отца следила Кэтлин. При ней он впервые по-настоящему окунулся в жизнь. Хотя она и слышать не хотела о браке, время они проводили весьма бурно: теннис, верховая езда, симфонические концерты, уикенды в Сан-Франциско и Нью-Йорке. После каждого такого мероприятия отец, казалось, молодел, ему хотелось еще и еще — это-то и привело его к гибели. Чем более молодым он себя ощущал, тем больше его привлекали виды спорта для молодых — начиная с рэкетбола и кончая мотоциклом. Когда они с Кэтлин занялись водным слаломом, я сначала испугался, но потом, увидев отца при полной амуниции, немного успокоился: в своем предохранительном костюме он был похож на космонавта. Его не могло ни разбить о камни, ни затянуть под воду. Одного лишь я не учел: что его лодка может перевернуться, застрять между камнями и похоронить отца под собой. Именно это и произошло — на реке Окои, у Чертовой дыры, в погожий октябрьский день. Всех остальных сразу вынесло на поверхность, а отец оказался единственным за много лет, кто утонул в этой реке. Когда кончились соболезнования, мы с моей сестрой Мадлен подсчитали, сколько оставил нам отец, и обнаружили, что теперь каждый из нас стоит, по меньшей мере, миллион.
