Вот дубина!
— А для несогласных, — продолжал Хлопкорот, — есть пятнадцатая статья. Вот схлопочешь ее — и неизвестно, когда еще попадешь домой.
Было ясно, что человек, способный подстраивать такие подлости, какие подстраивал Хлопкорот, не остановится перед тем, чтобы за день до демобилизации подвести меня под пятнадцатую статью. Я сдался. Два дня без перерыва я, Олсон и Линдер-Биндер таскали мусор из затхлой подсобки на чердаке. После того как нагрузили последнюю машину, нам еще пришлось эту подсобку отдраить и покрасить, чтобы, как выразился Хлопкорот, "сделать из нее конфетку". К концу воскресного дня мы еле волочили ноги. Только я рухнул на кровать с бутылкой виски в руке, как в дверь просунул голову Хлопкорот.
— Просто удивительно, — сказал он, — что тебе не известно правило, запрещающее употребление в казарме спиртных напитков. Солдат, хранящий у себя спиртные напитки, попадает под действие пятнадцатой статьи. Но раз у тебя кончается срок, я поступлю с тобой по-хорошему — просто заберу бутылку.
Сперва я подумал, что он шутит или, быть может, напрашивается на глоток-другой, но услышав, как живительная влага с бульканьем полилась в унитаз, понял: все это было сказано всерьез. Хлопкорот был начисто лишен всего человеческого. Самое большее, на что я мог надеяться, — это успеть убраться, пока он меня не посадил. Полтора года моего пребывания в Берлине — упоительнейшее время в моей жизни — закончились на тихой ноте. Зная, что за компания соберется на проводы, я попросил ничего не устраивать. Напоследок наши немцы и мистер Суесс вручили мне по бутылке (которые на следующий же день у меня отобрали в порту в Бремерхафене). Было неловкое прощание на перроне вокзала «Лихтерфильде-Вест». Пришли Эрика, ее отец и Юрген. Мы стояли, сбившись в кучку, и улыбались сквозь слезы. Нас толкали солдаты. Хотелось сказать что-нибудь важное, но на ум шли одни пустяки.
— Ничего, раньше расстанемся — скорее свидимся.
— Пиши.
— Да, каждый день. И ты тоже.
— Обязательно. Но не волнуйтесь, если какое-то время писем не будет. Почта часто задерживается.
— И фотографии пришли.
— И ты тоже.
— Всем вашим привет.
— Приезжайте к нам в Штаты.
— А вы — в Берлин.
Так продолжалось минут десять, потом по радио заиграла пластинка "Auf Wiedersehen",[71] и кондуктор зычно крикнул: "Посадка закончена!" С Эрикой мы поцеловались, с ее отцом и с Юргеном обнялись. Эрика еще успела сунуть мне в окно какую-то книжку. Поезд тронулся, мы замахали платочками. И тут я понял, что остался совсем один. Других солдат в вагоне явно тянуло в Штаты, а меня вдруг потянуло обратно в Берлин. В Бремерхафене я уже начал испытывать нечто вроде симпатии и к Олсону, и к Биндеру-Линдеру. Они ведь хотели как лучше, думал я, и надо было бы относиться к ним так же, как Манни, Тони и Эд относились ко мне. Стоя на палубе, я глядел на исчезающие за горизонтом берега Альбиона и пытался понять, что сделало Хлопкорота таким, как он есть. Я вспомнил, что он долго воевал в Корее, на передовой, и их части там ой как несладко пришлось. Определенно, он просто не понимал, что творит. И потом: такая уж у него работа — пытаться сделать из человека солдата, даже если тот этого не хочет. Где-то посередине Атлантического океана и Хлопкорот, и Олсон, и Биндер-Линдер полностью улетучились из моей памяти: теперь они казались вполне безобидными, так что не стоило о них думать. Их место заняло то хорошее, что было в Берлине: Курфюрстендамм, Тиргартен, Ванзее и, конечно, Эрика — Эрика повсюду. На подходе к Канаде Берлин уже виделся мне окутанным в какую-то золотистую дымку, и каждое новое воспоминание было сладостней предыдущего. И зачем только я уехал? Наверняка в Германии можно было бы найти работу — на худой конец в ЦРУ. А что, собственно, мешает мне вернуться в Берлин — теперь ведь я уже не в армии? Если нам с Эрикой не понравится там жить, всегда можно будет переехать в Штаты. Стоит ли всю оставшуюся жизнь мучиться вопросом: а правильно ли я поступил, уехав из того единственного места на свете, где был счастлив? Пусть Симс Колдуэлл делает со своим местом в банке, что хочет. Я, конечно, поблагодарю его, но объясню, что все равно не мог бы работать как следует, постоянно вспоминая Берлин. Родители же перестанут беспокоиться, удачно ли я женился. И вообще, я не буду смущать их своим присутствием. Как мне раньше это не пришло в голову? Решено — через несколько недель возвращаюсь к Эрике. Денег у меня достаточно, чтобы продержаться какое-то время. Мне не терпелось добраться до дому, развернуться и уехать назад.
