Коэн Джексон, старый университетский приятель, протиснулся ко мне со стаканом виски в руке и спросил трубным голосом:
— Слушай, это правда, что женщины там не бреют волос?
— Да, в основном.
— По-моему, это омерзительно — когда женщина поднимает руку, а у нее подмышкой клок волос.
— Ничего, привыкаешь.
— А волосы на ногах? Как можно лечь в постель с женщиной, у которой волосатые ноги?
— И с этим осваиваешься.
— Ну, не знаю, я бы не смог. Я бы первым делом дал ей бритву и велел побриться.
— Вряд ли она бы послушалась. Они там считают, что волосы — это нормально.
— Волосы — нормально? Что же они, слепые что ли? Неужели видеть женщину, заросшую волосами, им так же приятно, как женщину с чистой кожей?
— Они просто не обращают на это внимания.
— Я бы точно обратил. И еще я слышал, что там можно купить любую женщину, какую захочешь.
— Ну, там есть проститутки — как, впрочем, и здесь.
— При чем тут проститутки? Просто подходишь на улице к любой симпатичной женщине, предлагаешь ей нужную сумму — и дело в шляпе.
— Этот номер у тебя пройдет с тем же успехом, что и в Америке.
— У меня другие сведения. То есть, конечно, какую-нибудь богатую аристократку вряд ли так купишь, а всех остальных — пожалуйста.
— Слушай, Коэн, если ты в Европе станешь на улице предлагать женщинам отдаться за деньги, то в девятнадцати случаях из двадцати получишь по морде.
— Ну, у меня другие сведения.
Потом ко мне подошла Кэрол Энн Эллистон. Она недавно вышла замуж за Спейна Кимбро, и я еще не успел привыкнуть к тому, что теперь ее зовут Кэрол Энн Кимбро.
— Хэмилтон, — воскликнула она, — какое счастье, что ты там ни на ком не женился!
— А, собственно, почему?
— А ты спроси у родителей Тодда Гудлоу — они тебе расскажут.
— А им откуда знать?
— Ты что, не слышал?
— Я только что вернулся.
— Значит, так: Тодд служил лейтенантом в Штутгарте, там познакомился с какой-то немкой и решил во что бы то ни стало на ней жениться. Родители пробовали его отговорить, но он на них — ноль внимания. Ну, поженились они честь по чести, привез он ее сюда, а теперь рвет на себе волосы. Вид у него прямо как у мученика.
— Чем же он так мучается?
— Если бы ты ее увидел, то сразу бы понял. Поперек себя шире и целыми днями только и делает, что сидит и читает журналы про кино. Не готовит, не убирает — ничего. Тодд мне уже сказал, что спит и видит, когда она уберется восвояси. Ни с кем из семьи эта Эльке не разговаривает, а ведь они все сделали, чтобы она чувствовала себя как дома.
— Что ж он женился на такой, которая поперек себя шире?
— Наверно, из-за грудей. На нее посмотришь — одни груди видно.
Потом подошел Сэнфорд Адамс — опрятный и элегантный, как никогда раньше. Он теперь занимался продажей недвижимости.
— Слушай, тут про тебя говорят, что ты в Германии был вроде как шпионом.
— Я служил в разведке.
— А ты знаешь, что Уэбб Перкинс во время корейской войны был чуть ли не главным нашим шпионом в Японии? Его специально обучили японскому, и он там выполнял всякие хитрые задания.
— Я вел допросы в Берлине.
— Уэбб рассказывает фантастические истории про свои японские дела.
— У нас в Берлине тоже были фантастические случаи. — Вот, например, про одного японца, который был четверным агентом и работал на китайцев, а мы думали, что он тройной агент и работает на нас.
— Однажды объявили, что русские вот-вот нападут на Берлин, и мы уже решили, что всем нам крышка.
— Попроси Уэбба, чтобы он рассказал тебе эту историю.
— Подозреваю, что некоторые из тех, кого я допрашивал, были двойными агентами.
— А тот японец был четверным агентом.
— У нас там работали интересные ребята из Принстона, Стэнфорда, Беркли. Сильная была группа.
— Понятно, а мы тут с Уэббом занялись коммерческой деятельностью. Сейчас проворачиваем одну операцию по продаже участков в Грин-Хиллз. Помяни мое слово, это будет крупнейший торговый центр в Нашвилле. Уже сейчас от желающих нет отбоя.
— Должно быть, Уэбб учил японский там же, где я русский.
— Ну, сейчас он, наверно, его уже подзабыл. По-японски-то здесь ни с кем не поговоришь. Но в бизнесе он сечет — будь здоров. Надо будет как-нибудь устроить вам встречу.
