— Четыре щелчка вправо, — голос над ухом заставил меня вздрогнуть.
Повернувшись, я увидел Долговязого, лежавшего возле соседней трубы.
— Ты ходишь, как кошка! — буркнул я. — Заикой когда-нибудь сделаешь. Чего тебя сюда принесло? Ты же пьяный, комендант не даст тебе карабина.
— Класть я хотел на твоего коменданта, — заявил Долговязый. — Что он мне, начальство? Для меня только бухгалтер начальство, который мне пенсию выписывает. На остальных я срать хотел с мачты. Поправься, говорю, на четыре щелчка.
Я четырежды щелкнул барабаном прицела.
— И не пали бездумно, — добавил отставник. — Ты же не по пиратам колотишь, где чем чаще, тем лучше, а по мишеням.
— Ты что, учить стрельбе меня решил? — огрызнулся я. — Шел бы лучше отсюда, у меня зачет через три дня.
— Ты его не сдашь, — хохотнул Долговязый.
— Не твоего ума дело.
— Ну это уж не тебе решать. Знаешь, почему у тебя ничего не выходит? Потому что ты оружие разлюбил.
— Оно мне надоело, вот и все.
— Это ты так думаешь, — Долговязый перешел на шепот. — А дело в другом.
Странно, но у меня от этих слов холодок пробежал по спине.
— В чем же, по-твоему?
— В том, что ты стал бояться оружия, когда увидел, как оно убивает людей.
— Арабов, что ли? — скривился я.
— Ты можешь усмехаться сколько угодно, но я вижу, как ты целишься. Ты стрелял в мусульман и видел, как они падают. А потом, когда все кончилось, наверняка представлял, что происходит при попадании гарпуна в живот, или в печень, или в грудную кость…
— Заткнись! — прервал его я. — Ты ненормальный придурок. Среди охотников все психи, черт бы вас побрал!
Меня трясло мелкой дрожью. Я вспомнил, что именно так все и было, как он говорил.
— Ты теперь боишься попадать в цель, — заявил отставник. — Страх подсознательный, но именно он заставляет тебя увиливать от тренировок.
Я не знал, что на это ответить. Соглашаться с ним не хотелось, хотя бы из принципа, а перечить — не нашлось аргументов.
— Ты-то сам в стенку с пятидесяти метров сможешь попасть? — Мне хотелось его поддеть, поскольку я ощущал себя задетым за живое. Такая дурацкая маленькая месть. Чтоб не теребил мое подсознание.
— Я выпил немного, — сконфузился он. — А вообще-то неплохо стрелял, когда приходилось.
— Ну так показал бы класс!
— Сейчас не буду. Пил бы коньяк — другое дело. А от джина мозги набекрень.
— Трепло ты, — проворчал я.
Он помолчал, словно ожидая, когда прогоревшая тема осядет в воздухе пеплом. Затем уставился на меня и произнес тоном циркового гипнотизера:
— Сила оружия не в убийстве. И не в убийстве его основная суть.
От неожиданности я немного опешил, но постарался взять себя в руки.
— В чем же тогда?
— В красоте.
Это меня окончательно выбило из колеи.
— Бред собачий! — Критическая оценка вещей постепенно возвращалась ко мне.
Глаза Долговязого сузились в щелочки.
— Дай мне гарпун, — он протянул руку.
Непослушными пальцами я вытащил гарпун из кассеты и положил в его взмокшую от жары и джина ладонь.
— Острие, — он поднес полированную сталь к глазам. — Бриться можно. Но ты ошибаешься, если думаешь, что инженеры проектировали эту штуку, чтобы максимально эффективно пробивать плоть. Нет! Эта форма, совершенная, как обводы музыкального инструмента, несет в себе идею полета. Полета в двух средах — газообразной и жидкой. Все в гарпуне подчинено достижению этой цели — длина, угол заточки, элемент оперения и шлифовка поверхности. Видишь эти волны на зеркальной поверхности? Для чего они, как ты думаешь?
— Не знаю, — признался я, ошарашенный таким напором эмоций.
— Они предназначены для срыва вихрей, образующихся при движении в среде на огромной скорости.
Я отложил карабин и внимательнее посмотрел на гарпун. Его форма, казавшаяся мне примитивной, теперь приковала мое внимание.
— Некрасивое не может хорошо выполнять свои функции, — завершил свою мысль Долговязый. — Чем больше над вещью работали, чем больше в нее вложено труда, бессонных ночей и кропотливых расчетов, тем она получается красивее и тем лучше выполняет данное ей предназначение.
— Чем красивее гарпун, тем он лучше летает?
— Да. Тебе следует понять его красоту, а потом соединиться с ней.
