С самым невинным выражением лица он пробирался к развалинам Музея, направление на восток, пересечь парочку широких улиц — и на месте. Перри — художник, пожалуй, единственный во всей округе. В один прекрасный день он уйдет из рекламы, положит конец тупому копированию и посвятит себя творчеству. Он видел себя в просторной студии, наполненной ярким северным светом, но никак не мог представить, над какой картиной работает. В конце концов, какая разница? Он никогда даже не задумывался, какую картинку выдать для рекламы — все равно чего, арахиса, шоколадного печенья, жевательной резинки, автомобилей, — картинка являлась ему во всех подробностях, даже если он получал самые общие указания от фирмы-рекламодателя или от своего босса. Линия у него всегда выходила чистая и четкая, особенно хорошо получались лица.
Кто-то сказал, что он чем-то напоминает Гранта Вуда.
На смуглых телах его сборщиков кукурузы и кофе блестели капельки пота. Его стиль являл собой смесь соцреализма и чего-то призрачного, неуловимого, вроде детских воспоминаний. Если бы не война, он бы почти наверняка работал сейчас в Нью-Йорке в одной из ведущих компаний. Деньги пришлись бы кстати, только у него их нет. А что достижения в работе пока невелики, так это ничего. Главное — начальный капитал, все остальное приложится. За этим-то он и возвращается в подвал, все ради искусства. Даже невинность можно на себя не напускать, у него ведь и вправду намерения чистые. Совесть его спокойна, то, что он собирался сделать, никаких угрызений не вызывало, вот только вышел на дело он совершенно один, и лучше нацепить на себя личину солдата, который получил боевой приказ и направляется в конкретное место, указанное командиром.
Большинство улиц, даже тех, что пошире, были сплошь засыпаны щебнем и битым кирпичом, будто после разлива реки, несущей вместо воды строительный мусор, уровень паводка достигал середины окон первого этажа, пленные еще не занялись расчисткой, и людей почти не было видно.
Это улицы смерти, подумал Перри, ты будто в другой мир попал, еле пробираешься через море развалин, размолоченных стен, бревен, обломков и осколков.
Мимо прополз одинокий танк, поднял целую тучу удушающей известковой пыли и скрылся за углом, где у подножия длинной приставной лестницы стояла кучка штатских. Мужчина на верхушке лестницы прилаживал веревку к огромному нацистскому орлу, торчащему над зданием. Перри охотно бы посмотрел, как низвергают нацистский символ, зрелище осталось бы в памяти, но уже стемнело, и у человека наверху никак не получалось набросить веревку как надо, и пыль столбом стояла в воздухе.
Да и вообще, со злом будет покончено, только когда оно перестанет приносить прибыль. Этого не произойдет ни завтра, ни послезавтра.
Слышались отдельные винтовочные выстрелы, изредка ухала пушка, откуда-то издалека доносились короткие пулеметные очереди. Англичане метко прозвали пулеметы пустомелями: трещат слишком часто и без всякой видимой причины. Сейчас, похоже, стреляли из крупнокалиберных "браунингов эм-эм-джи", что бьют на четыре тысячи ярдов. Наверное, предместья зачищают. Только бы обошлось без большой крови.
А может, обнаружили где-нибудь на верхнем этаже снайпера с винтовкой и палят сейчас по нему из танка, пока гаденыш не подпрыгнет, не завизжит и не рухнет лицом вниз, как кукла.
Перри посветил фонариком на очередные развалины. С зазубренной стены свисало одеяло, здесь же притулилась разломанная кровать с лежащей на ней куклой, усадишь — глаза откроются. Под игрушки частенько маскировали мины-сюрпризы, и Перри не стал трогать куклу, она напомнила ему о мертвом младенце, попавшемся недавно на глаза. А вот одеяло Перри скатал и пристроил на плечо.
Надо же будет подложить под себя что-нибудь мягкое, пока ждешь.
Когда он увидел торчащий фронтон, и уцелевшую стену с пишущей машинкой на подоконнике, и кусок стеклянного потолка в небе, и крошечную статую Девы Марии, и торчащий из кучи мусора письменный стол, то испытал неведомое доселе возбуждение, почти сексуальное.
Перри постарался взять себя в руки. Надо набраться терпения. Ждать придется как часовому, с винтовкой у колен. Пока путь не будет свободен.
