— Передайте их мне, пожалуйста, — попросил герр Хоффер.
— Только верните мне их потом, — сказал Вернер. — Это мой личный дневник.
Личный дневник? Вот уж враки, подумал герр Хоффер. Он ведь нашел блокнот на чердаке.
— Разумеется, — сказал Бендель.
Вернер неохотно полез в карман и вытащил красный блокнот. Бендель выхватил блокнот у него из рук и извлек карандаш из скрепляющей страницы спирали.
— Смотрите, — сказал он.
В поисках чистой странички он быстро перелистал исписанные. Нашел. Положил блокнот на ствол автомата и лизнул кончик карандаша.
— Оливы, — произнес Бендель, глядя на всех исподлобья.
Он сделал несколько неторопливых вдохов, точно индийский йог. Глаза его расширились и подернулись дымкой. Лежащая на блокноте рука вздрогнула и задвигалась. Бендель не смотрел, что делает, он глядел прямо перед собой. У этого человека раздвоение личности, ему бы в лечебницу, где масса свежего воздуха, света и солнца, подумал в ужасе герр Хоффер. У него глаза кокаиниста, хотя какой кокаин в наши дни. Да и психбольниц, где масса свежего воздуха, света и солнца, нет. Карандаш двигался по странице рывками, словно под ударами тока. Герр Хоффер решил было броситься на Бенделя, но трясущаяся, дергающаяся рука заворожила его, лишила сил. В Бенделе точно жило два человека, и его правая рука явно принадлежала кому-то другому.
Герр Хоффер взглянул на Вернера — тот тоже застыл, так и не вынув руку из кармана.
Внезапно тело Бенделя будто судорогой свело.
— Ну вот, — сказал он, улыбаясь, и показал им страничку из блокнота. — Смотрите, я всегда рисую оливы вот так. В виде спиралей. Они ведь закручиваются. То есть оливы растут и закручиваются. Вы только посмотрите на их ветки. Прямо штопор. Может, это из-за ветра, из-за мистраля. Я любил мистраль. Резкий, холодный и чистый, он дует прямо с Альп. Я любил его, как любил жаркое полуденное солнце. У меня была соломенная шляпа, а как же. Иначе я бы обгорел дочерна.
Рисунок изображал деревья на холме. Этакий набросок любителя, решившего запечатлеть живописный уголок. Одно поражало: Бендель рисовал по памяти.
— Понятно, — сказал герр Хоффер. — Достойно внимания.
— Благодарю, — сказал Бендель и снова перевоплотился. Только что он говорил другим, каким-то девчоночьим голосом, немного в нос. А сейчас это был прежний Бендель.
Он принялся перелистывать исписанные страницы.
— Вот оно что, — сказал он. — Личные размышления главного библиотекаря.
— Главного архивариуса и хранителя книг, — поправил Вернер. — А теперь попрошу отдать…
— Никогда бы не подумал, что вы такой, герр Оберст. С философской жилкой. Я на дне глубокого озера с отсеченной головой. Мое обезглавленное тело плавает среди водорослей, от него на поверхность уходит веревка. В один прекрасный день кто-то явится и потянет за веревку. Если выбрать жизнь, всегда есть, ради чего жить. Ну с этим-то я, положим, согласен…
— Верните, — потребовал Вернер, протягивая руку.
— Обождите, — сказал Бендель, переворачивая листочки, — очень уж любопытно. Слушайте все. Нет никакой уверенности, что я живу. Что значит жить? Порой я вижу птиц. Птиц, а? Полагаю, вы, точно, живы, герр Оберст.
Он разразился хохотом. Герру Хофферу тоже сделалось смешно. Потрясающе, только представить себе, как Вернер на чердаке записывает такое.
— Слушайте и вникайте. Это прелестно. Однажды я остановлюсь на цветущем лугу, и ты придешь ко мне, бросишься мне в объятия… О, твои влажные крылья, Вест, как я завидую тебе! Мне бы знать всего Гёте!
— Отдайте блокнот, Бендель!
— Главный библиотекарь влюблен? Подумать только! Ты знал об этом, герр Хоффер? Вот так открытие!
Герр Хоффер кивнул. Он не мог сдержать улыбку. На Вернера было жалко смотреть. Весьма довольный собой Бендель перелистнул еще страницу. Герра Хоффера порадовало, что Вернер такой жалкий. Ингрид! И они еще надо мной смеялись, тот же Вернер Оберст.
— Кстати, — осклабился Бендель. — Я искренне удивлен, что вы не знаете всего Гёте, герр Оберст. Каждый порядочный немец… нет, вы только послушайте! Сколько романтики! Если ты только вернешься, — прочел он актерским, глумливым голосом, автомат болтался у него на груди. —
