Вернер и фрау Шенкель вернулись и уселись на свои места. Хильде высморкалась и икнула. Вернер обхватил голову руками, сжал пальцами виски.
— Ну вот, — сказала фрау Шенкель. — Хорошо потрудились!
Герр Хоффер молчал. Он попытался было заговорить — но в горле только что-то булькало. Он хотел поздравить Вернера — вот только ему ли его поздравлять? Ведь он, герр Хоффер, трус и полное ничтожество. Его девственно белое полотно, лежащее у ног Хильде лицевой стороной вверх, запятнано кровью. Ну просто веточка вишни на снегу, его китайский шедевр. Герру Хофферу хотелось смеяться. Хохотать и хохотать, пока голова не отвалится.
У вечно бледного Вернера в лице и вовсе не было ни кровинки.
— Мне уже доводилось убивать, — пояснил он, словно возражая кому-то. — В британском окопе. Я помню его глаза.
— Да уж видно, человек вы бывалый, — сказала фрау Шенкель.
Она закурила и предложила закурить окружающим. Сунула герру Хофферу сигарету в приоткрытый рот и зажгла. Бомбардировка вроде прекратилась. Похоже, все было кончено. У фрау Шенкель дергалась правая щека. Даже в тусклом свете свечи было заметно.
— Господи, — сказала она. — Надеюсь, никогда больше такого не увижу.
Руку с зажатой в ней сигаретой ей пришлось придерживать другой рукой, чтобы не так тряслась.
— Генрих, вы сейчас в здравом уме?
Он был в панцире, точно тело погибшего в Помпеях.
— Да, Вернер.
— Не расслышал.
— Да, Вернер.
— А непохоже.
— Извините. Не могу подняться. Падаю.
— Вы эту картину прямо из рук не выпускаете.
— Просто психоз.
— Послушайте, Генрих. Вы точно никого не видели на чердаке?
Герр Хоффер кивнул. Дышал он с большим трудом. Панцирь пошел трещинами, и герр Хоффер восстал из мертвых.
— Если это был Густав, значит, он цел и невредим. Никто ведь не кричал.
— Его могли убить, — сказала фрау Шенкель.
Не выпуская изо рта сигарету, герр Хоффер закашлялся от кислого дыма.
— Там, в блокноте, не мой почерк, — пробормотал Вернер, закрыв лицо.
— Я так и думала, — сказала фрау Шенкель.
— Не знаю, кто это писал, — чересчур поспешно добавил Вернер.
И больше ничего не сказал, только опять подпер голову руками. Какое облегчение, после всего, что стряслось, Вернер ничуть не изменился, остался самим собой.
— Может, это Густав, герр Оберст? Если он в состоянии писать. Дайте-ка я посмотрю.
Фрау Шенкель протянула дрожащую руку. Вернер покачал головой.
— Я не вправе, — буркнул он. — Не сейчас. Может, там разоблачения какие. А что? Пойду проверю чердак. Вот только голова перестанет кружиться.
— Вернер, — голос возвращался к герру Хофферу. — Я бы не бросил человека в беде.
— Не бросили бы?
— Разумеется, нет. Вы хорошо себя чувствуете, фрейлейн Винкель? — спросил он как бы в подтверждение своих слов.
Та кивнула, кровь на распухшей губе высветилась пунктиром. Герр Хоффер глядел на Хильде. Его поезд прибывал на вокзал, и она ждала его, полная отчаяния, и ее следовало утешить.
— Примите мои извинения, Генрих.
— Все в порядке, Вернер. Я уверен, картина будет отреставрирована. Такая дырочка — мелочь.
— Извините меня за то, что убил вашего друга.
— Друга? Бенделя? Он не был мне другом.
— Вот как, — Вернер поднял кверху палец. — Петух прокричал трижды, как известно.
— Категорически возражаю. Он никогда не был моим другом. Я перед ним заискивал, вот и все. Герр Штрейхер считал, что Бенделя надо опасаться. И был прав.
— Я ни минуты не сомневался, Генрих, — сказал Вернер, — что он ваш друг.
Герр Хоффер сощурился. Неясно, как далеко зайдет Вернер, только бы помучать и. о. и. о. директора. Это у него, наверное, сублимация какого-то полового отклонения. Когда-то такого рода отклонения лечили в клиниках. Воздух, свет и солнце. И, наверное, морская вода. Море. Гельголанд. Вернер наконец убрал пистолет в карман пальто. Какой невозмутимый, а ведь отправил на тот свет человека. Правда, может, у него шок. Когда война кончится, Вернеру Оберсту придется уйти на преждевременную пенсию. Придется. Уж он, герр директор Хоффер, об этом позаботится. И отвезет своих дочурок к морю, и построит им большой-пребольшой замок из песка, и окружит рвом с морской водой.
— Забавно, только что был живой, вдруг — раз! — и помер, — заметила фрау Шенкель. — Оно так всегда. Сегодня на этом свете, а завтра на том.
