Но даже если «Рэмем» не загромождает ваше поле зрения нежелательными видениями прошлого, интересно, нет ли проблем от самой идеальности образов памяти.
Есть фраза «простить и забыть», и для нас, таких идеальных и великодушных, это работает. Но для настоящих нас связь между этими двумя действиями не такая прямая. В большинстве случаев мы должны немного забыть, прежде чем сможем простить; когда мы больше не ощущаем боль, как свежую, обиду легче простить, что приводит к тому, что она становится менее запоминающейся и так далее. Психологический контур обратной связи делает оскорбление простительным с высоты взгляда в прошлое, хотя изначально оно приводило в ярость.
Я боялся, что «Рэмем» сделает невозможным работу этого контура обратной связи. Зафиксировав все подробности оскорбления на нестираемом видео, она предотвратит смягчение, необходимое для начала прощения. Я снова задумался над словами Эрики Мейерс о том, что «Рэмем» не повредит крепкому браку. А если чей-то союз был основан (как бы смешно это не звучало) на краеугольном камне забывчивости, какое право имеет «Уэтстоун» разрушать его?
Проблема не ограничивается супругами; отношения всех видов зиждутся на прощении и забывании. Моя дочка Николь всегда была упрямой; вначале непослушным ребенком, потом откровенно дерзкой девушкой. Мы с ней часто и неистово ссорились, когда она была подростком, но эти споры в основном оставили в прошлом, и сейчас у нас хорошие отношения. Если бы у нас был «Рэмем», разговаривали бы мы еще друг с другом?
Не хочу сказать, что забывание — единственный способ исправить отношения. Я не вспомню большинство наших с Николь ссор — и слава Богу — но одну ссору помню ясно, и она побуждает меня становиться лучше как отец.
Николь было 16, и она училась в старших классах. Прошло два года с тех пор как ее мама, Анжела, ушла, вероятно, два самых тяжелых года для нас обоих. Не помню, с чего все началось — наверняка что-то банальное — но конфликт обострился, и вскоре Николь выплеснула на меня всю злость на мать.
— Она ушла из-за тебя! Ты выгнал ее! Можешь тоже уходить, мне пофиг. Без тебя мне будет лучше. — И в доказательство она вылетела из дома.
Знаю, это не было заранее обдуманным злым умыслом с ее стороны — не думаю, что она хоть когда-то думала заранее в тот период своей жизни, — но она не могла придумать более болезненного обвинения даже если бы захотела. Когда Анжела ушла, я был опустошен, и постоянно думал, что я мог сделать по-другому, чтобы удержать ее.
Николь не вернулась до следующего дня, и всю ночь я копался в себе. Раньше я не верил, что был виноват в уходе ее матери, но обвинение Николь послужило сигналом тревоги. До того я не отдавал себе отчета, но теперь осознал, что считал себя главной жертвой ухода Анжелы, барахтаясь в жалости к себе, как бы глупо это ни было. Завести детей даже не было моей идеей, Анжела захотела стать родителем, а сейчас оставила меня расхлебывать кашу. Как можно было взвалить на меня всю ответственность за воспитание молодой девушки? Как настолько тяжелую работу могли поручить кому-то настолько неопытному?
Обвинение Николь заставило меня понять, что ее положение было хуже моего. Я хотя бы добровольно записался в ряды отцов, хотя давным-давно и без полного понимания, во что ввязываюсь. Николь же призвали исполнять роль, не спрашивая ее мнения. И если у кого-то было право жаловаться, то только у нее. Я думал, что хорошо справляюсь с обязанностями родителя, но стало понятно, что должен был лучше.
Я резко изменился. Наши отношения не улучшились накануне вечером, но за годы я смог вернуть расположение Николь. Помню, как она обнимала меня на вручении дипломов колледжа, и я понял, что годы усилий были вознаграждены.
Были бы эти годы возможными с «Рэмем»? Даже если бы каждый из нас смог воздержаться от демонстрации другому его плохого поведения, возможность лично пересмотреть видеозапись ссоры кажется фатальной. Живое напоминание того, как мы в прошлом орали друг на друга, освежало бы гнев и мешало бы нам восстановить отношения.
* * *
Джиджинги хотел записать некоторые истории о том, откуда пришли тивы, но рассказчики говорили бегло, и он не мог писать так быстро, чтобы поспевать за ними. Мозби сказал, что с практикой дело пойдет лучше, но Джиджинги уже не верил, что хоть когда-то станет достаточно быстрым в письме.
