Познание смыслов. Избранные беседы - страница 70
Но мы же говорим о будущем. Где то будущее пространство, в котором проявится новый гегемон, без которого обойтись нельзя? Потому что есть лидирующий психосоциальный тип, который берет на себя миссию. Эта миссия всегда религиозна – говорим ли мы о современности, говорим ли мы о прошлом. Говорим мы сегодня о либеральном фасаде – а он всё больше облупливается, штукатурка идёт трещинами, и снова вылезает старая кирпичная кладка крепостной стены. Говорим ли мы о прошлом или настоящем – психосоциальный тип обслуживает некую религиозную сверхидею. Она может камуфлироваться: например, в либеральное время, после XIX века, «когда человек произошёл из обезьяны», для всех (90 % населения Запада) она камуфлируется в идеи прогресса и так далее. Но всё равно за этим стоят религиозные корни, религиозный генезис.
Сегодня настало такое время, когда эти корни будут всё больше и больше выползать из земли, обнажаться, и религиозная мотивация исторического действия будет всё более и более явной. То, что Энгельс сказал, – что раньше человек одевал свои социальные стремления в религиозные одежды, а теперь мы их можем сорвать и эти социальные устремления будут выступать в своём явном виде[44], – это было очень временным периодом. Это было периодом, скажем так, с XIX-го и пусть весь XX век. Двести лет. На двести лет этого тезиса Маркса-Энгельса хватило.
Но до этого социальные стремления носили религиозный характер. Сам термин «справедливость» не может быть сведён к разделению материальных благ. Это понятие изначально религиозное. Это потом его Фейербах, Маркс превратили в «колбасу» (я, конечно, немножко задеваю их память, – тем не менее превратили в «колбасу» на двести лет). А сегодня опять этот вопрос кончается, опять мы возвращаемся к анабаптистам, Мюнцеру, – к религиозному контексту.
Я не уверен, что мы сейчас не уклонимся от нашей главной темы, но в двух словах я всё-таки не премину ответить. Посмотрите на барона XII века, в кожаной жилетке в пятнах от кольчуги, и на дворянина XIX столетия – не важно, героя Салтыкова-Щедрина или холёного и светски лощеного джентльмена Великобритании, – если вы их поставите рядом, то поймёте: барон XII века – это человек, который заходит в любое пространство, и это пространство становится на колени или где-то тихо отдыхает в углу. В то время как светский джентльмен может быть крайне обаятельным, и все понимают, что это человек более изысканный, «воспитанный» и так далее, – но из этого не следует, что этот джентльмен имеет наследственные права приказывать, править и присваивать себе львиную долю общественного продукта, потому что он более светский, более воспитанный и прочее. Современное дворянство (XVIII–XIX века) не убеждает никого. Дворянство X–XII века очень убеждало. Причём не обязательно кулаком, железной перчаткой, мечом, а просто своим присутствием. Это люди, которые весили экзистенциально в десять раз больше, чем «обычные», даже свободные, вокруг них. Собственно говоря, они-то изначально составлялись отбором именно из тех, кто весил в 10 раз больше, чем другие.
Мы не будем говорить о том, кто сейчас будет весить в 10 раз больше, чем другие. Сначала поставим логический вопрос: а в каком пространстве должен появиться этот грядущий гегемон? Мы сейчас находимся на переходе от одного глобального мирового строя к другому, одной общественно-политической формации к другой. Я уверен, что социализм – эта идея будет встречена в штыки, это один из элементов капитализма, одна из фаз капитализма. Это очень специфическая фаза, я согласен. Там есть некоторые элементы, которые не ложатся в паттерн капитализма полностью, – это касается формы мобилизации человеческого ресурса, – но тем не менее это разновидность капитализма. Это всё кончается.
